|
— Вот цей… Он за мной у прошлый год ходыв. Ты його не трож. Стоял ясный хакасский полдень — пронзительно-яркий, как переводная картинка; с сияющего синего неба лился солнечный свет; накатывали волны тёплого воздуха; у пёстрых холмов на противоположной стороне долины плыло марево, а в сухой траве орали мириады кузнечиков. Я же остановился как вкопанный, тупо глядя на деда, переводя взгляд с него на изваяние и обратно… — Ну чого ты?! Пийшлы! Пийшлы, говорю! — рассердился дед. — Йому серъозно, як чоловику, а он тут будэ бельма пялиты! Пийшлы! И когда мы уже миновали изваяние, выходили по сельской дороге к шоссе и уже виден был возле шоссе раскоп и взлетающая над отвалом земля, дед ещё раз уточнил: — Вот до цего миста и дошёл, чертяка. Не потрафил я йому, а чим — того и сам не видаю. — Быстро он шёл? — Собственный вопрос мне самому же показался очень глупым, но не деду. — Ни… Он же вот так… Дед плотно сложил обе ноги, стал переваливаться ими, медленно продвигаясь. И добавил: — Я бегом да на трахт. Куда ему пойматы! Обратно во-он через аеродром ходыв… И дед хорошо смеётся, я же невольно нервно озираюсь, ясно представив себе, как огромный камень передвигается, раскачиваясь, торчит над кустами обработанной подвижной головой на фоне неба. Деду прибавляется веселья. — Ни… То он вичиром, закат был, заря вичирня. Я те и говорю, як чоловику, — не замай. А твои вон, поспешай… Дед, кстати, оказался вовсе не деревенским дурачком и чудиком, а исключительно полезным человеком, пасечником и знатоком всех окрестностей. Археологи его прекрасно знали, любили и только вышучивали порой суеверия деда. Я же как-то не мог себя заставить присоединиться к веселью, всё вспоминал шестиметровый серо-коричневый фаллос весом тонн в десять и с человеческим лицом там, где должна быть головка. Замечу, что истории о способности некоторых античных статуй самим передвигаться в безлунные ночи и даже нападать на людей, ходили в Италии и на юге Франции, судя по всему, со Средневековья. “Судя по всему”, потому что зафиксированы они с XVI века, и ещё в начале XX века такого рода истории ходили среди крестьян некоторых итальянских областей. Городские этнографы, конечно же, рассматривали эти истории исключительно как проявление необразованности неразвитого народа. Но в том-то и дело, что народное предание настаивало: таковы вовсе не все статуи, а некоторые; иногда можно определить, какие из них опасны. А во многих деревнях называли имена и фамилии тех, кто оказался раздавлен то ли падающей тяжестью, то ли сжатием каменных рук. — 79 —
|