Сибирская жуть-2

— Хэко! — кричу ему. — Обожжёшься!

А он говорит мне:

— Я думал это бутылка.

Бутылки ещё уничтожал!..

Однажды он рассказал мне свой сон. Говорит: “Залаяли собаки на сохатого, и я погнался за ним. Не знаю, сколько гнался, но догнал и убил. Хотел обдирать, и мне почему-то стало жарко, как в летний день. Думаю, полежу в тени. Лёг, и ко мне подходит какой-то русский мужчина в овчинном тулупе и говорит: „Давай меняться одеждой. Я тебе свой тулуп, а ты мне свою парку“. Смотрю, я, оказывается, в парке. „Тебе, — говорит, — ещё очень долго ходить по земле. У твоих детей будут дети, у тех будут дети, у тех тоже народятся дети — вот сколько своих продолжателей рода увидишь. Но понимать их уже не будешь, будут они разговаривать по-русски. И одежда у них тоже будет русская. Ради бутылки водки они будут продавать унты, шапки, всю еду, лишь бы только утолить душу „веселящей водой“… Вставай, снимай с себя парку, вот тебе русский тулуп“. Приоткрываю глаза и вижу: уходит от меня мужчина с моей паркой. Не знаю, сон или явь это была”.

И я тоже теперь раздумываю, то ли выдумал этот сон мой дед, то ли правду говорил. Но похоже, что его сон сбывается. Мы становимся русскими, еда, одежда, жилище — всё стало русское, а ребятишки не знают своего языка. Ничего эвенкийского в нас не осталось. И виноваты мы сами…

Михаил Величко. Звёздный гость

(рассказы)

НЛО В НАЧАЛЕ ВЕКА

Я не знаю, то свет или мрак?

С.ЕСЕНИН

В детстве у меня была идеальная собеседница, моя бабушка, мать моего отца. Я был старшим ребёнком в семье. За мной появились два брата, и оба умерли в конце двадцатых или начале тридцатых годов, когда мне едва ли исполнилось пять лет. Ребятишки росли смышлёными, уже успели стать душевными друзьями моими в детских наших играх. Я остался один, сильно переболев вместе с братьями. Они ушли, я остался.

Потом в семье появилась девочка — мне шёл седьмой год. Она, конечно же, не могла стать наперсницей детских игр, дум и устремлений. Я был бы очень одинок, если бы не бабушка. Прочитаю, бывало, что-то интересное для себя и рассказываю бабушке, когда мы, скажем, грядку полем, горох-фасоль молотим, за грибами, за ягодами в бор пойдём. До бора далеко, вёрст пять туда — обратно, много чего наговоришь.

Я рассказывал бабушке, бабушка — мне. Она любила и умела рассказывать и знала множество историй и сказок-былей Приенисейской Сибири. Бабушкины предки строили в семнадцатом веке Красноярский острог, а в восемнадцатом — Абаканский, ставший два века спустя местом моего рождения. Мне до боли жаль, что не записал я бабушкиных сказок и былей, что не помню их. А ведь я потом никогда и нигде не встречал тех старосельских сюжетов. Потеряны бабушкины повести навсегда, пропали, утрачены безвозвратно.