|
Фотографии, попавшиеся мне на антресолях, – «с другой стороны», выдают, к сожалению, польскую кровь (как и фамилии), рожи совершенно белогвардейские: правда, в белой армии никто не служил, а один – убит в Галиции (в 1-ю мировую, т. е. – что я говорю! – в «германскую войну»), а другой, поручик, сам застрелился – от любви, при старом еще режиме… Легенду о нем я смутно помню, от бабки – и потому когда-то сочинила от имени одного типа родственного, Мишеля, клочок: Ах, прекрасная Розали, В этом платье, в этой шали Вас на черный бал зазвали! В желтозубых кружевах… Плюньте! Этот вертопрах, Этот бешеный поручик Разве стоил ваших ручек, Вашей дочки, ваших внучек, Он стрелялся – не за вас!.. (и т. д.) (Это я сочинила когда-то поэму, героиня которой – такой очень храбрый «австро-венский лоскуток», такая – «суммарная бабка» моя как бы, а я… …Это не я – это вышел из рая мой темноглазый двойник.)» * * * «25 октября 1977 г. Размышления о бесах. Да, это очень может быть, что он (Пушкин) чаще всего просто бил их (по утрам) комнатной тапочкой. Конечно, иногда (временами) у них проистекал и разговор. Какой? А вот, например. Лысый и черненький стоял в углу у окошка и одной задней лапой чуть почесывал – из застенчивости и вшивой комильфотности – другую. «Что там белеет? говори», — говорил П-н. И тот шпарил, взвизгивая на буквах «зяв!», «зяв!» («мерзавцев сотни три», «две обезьяны» и пр.): Корабль испанский трехмачтовый (и т. д.). «Все утопить», — говорил П-н. «Сейчас», — отвечал вшивый. (Я думаю, «парижанку»[95] бы он бил тапочкой, например.) В его Мефистофеле проглядывает русский черт. Я не вижу ни вельзевульства, ни люциферства особого… Ни даже просто: Дьявола: все – бес… Ну, иногда бывало страшно… Но страх серьезный – относительно – начался только с приходом Гоголя. П. ч. когда Гоголь произнес: «Тихо светит по всему миру», – то вот это уже, пожалуй, был голос не «беса», а Начальника… Пушкин Гоголя не любил – всегда твержу, – и лучше бы им вживе не встречаться. Тот пришел по его душу… (Но это уж тема другая!) В основном же – были ручные, как белки. Ну, докука, конечно, и даже опасность (когда много, как листьев), но – (я очень устала)… Мне приснились кактусы. Но я думаю (и они очень цвели и только желтым, едко-желтым), что это так разрослись во сне те репьи, которые Передонов срывал для кота: «В шкуру лепить будете? – Да. – Без меня не начинайте!» Еще во сне была грязная мартовская весна. Снились мне там также и Вы, но очень трудно вспомнить: что-то важное, интересное; ночью, проснувшись, еще помнила, а утром – уже нет. — 260 —
|