Таинственное слово «Антилия» (Хартлиб говорит, что в тогдашнем обществе слово «Антилия» было своего рода «тессерой» (по-латыни так назывались всякого рода игральные и лотерейные жетоны, в переносном значении — метки, пароли и т.д. — Прим. пер.), заменой естественных связей, нарушенных или уничтоженных в ходе Богемской и Германской войн (Tumbull, Hartlib, Duty and Comenius, p. 73). Употребляя слово «тессера», он мог иметь в виду эмблему или девиз, используемый членами мистической академии. ) (название вымышленного острова), кажется, служило своего рода паролем для самых разных групп, усвоивших взгляды Андреэ и пытавшихся в годы Тридцатилетней войны построить свои «образцы» христианского общества - в Германии или за ее пределами. В глазах мистически на строенных энтузиастов подобные «образцы» были лишь приуготовлением к великой и всеобщей реформации, надежды на которую, вопреки всему, были еще живы. Одним из самых пылких приверженцев «образцовых» обществ, веривших в возможность их безграничной экспансии, был Сэмюэл Хартлиб. Как бы ни называл Хартлиб свой идеал — Антилией, Макарией, другими именами, — его неустанные усилия осуществить этот идеал на практике всегда вдохновлялись одним и тем же: мыслями Андреэ о необходимости сочетания евангельского благочестия с наукой и использования последней для облегчения жизни людей. Вместе с Хартлибом, а также его друзьями и помощниками Джоном Дюри и Яном Амосом Коменским реформационное движение вернулось в Англию, потому что именно в парламентской Англии, вновь, как во времена прежней королевы Елизаветы, принявшей на себя роль заступницы протестантской Европы, сложились (так по крайней мере думали многие) наилучшие условия для осуществления новой реформации. Некогда розенкрейцерское Братство воплощало надежды протестантов на союз с Англией, залогом которого, по их мнению, была женитьба пфальцграфа Рейнского на английской принцессе. Тогдашние надежды не оправдались, но, когда позже Англия вернулась к политической линии королевы Елизаветы, Хартлиб с друзьями обратились именно к этой стране, рассчитывая обрести там поддержку своим планам всеобщей реформации и возрождения «розенкрейцерского» общества — пусть под другим именем. Мои слова о «возвращении» движения в Англию неслучайны: я думаю — и попыталась это доказать, — что странный розенкрейцерский миф уходит корнями в английскую почву и что определяющую роль при «пересадке» английских влияний в Германию сыграла богемская миссия Ди. Это, конечно, упрощенная схема, за пределами которой остаются подпитывавшие розенкрейцерское движение многочисленные и сложные европейские влияния. Но я намеренно упрощаю картину, желая привлечь внимание к тому факту, что движение вышло из Англии и возвратилось в нее: об этом забыли, поскольку многие свидетельства были утрачены в смутные времена Тридцатилетней войны, однако мы должны попытаться восстановить истину, если хотим разобраться в запутанном переплетении обстоятельств, приведших в конечном итоге к образованию английского Королевского общества. — 145 —
|