|
Нельзя ли на одно лишь мгновение отступить от стереотипных отождествлений и спросить, почему? Кто он такой этот незнакомец с золотой медалью, за которого мы испытываем такое чувство гордости? Мало кто из нас вообще что-либо слышал до этого о нем; а если честно, то многим бы даже не пришла в голову мысль познакомиться с этим атлетом где-нибудь вне контекста флагов и медалей. Помню, в детстве я смотрел старую кинохронику времен Второй мировой войны. Показывали, как группа японских солдат с ликованием топчет американский флаг. Когда их армейские ботинки наступали на звездно-полосатое полотнище, у меня возникло ощущение, будто они растоптали мою душу. Позднее, во времена демонстраций протеста против войны во Вьетнаме, когда я видел хиппи, облаченных в одежду, сшитую из национального флага США, у меня возникало аналогичное чувство возмущенного негодования. Почему, спросите? Позвольте пояснить. На лужайках пасутся и другие кошмары. Сознание протягивает руку и касается ладонью крупа еще одной темной лошадки. Заглянув в себя, я обнаруживаю, что мой патриотический гнев представляет из себя конскую породу бессознательного состояния, разговаривающую голосом моего отца. Покопавшись еще немного в своей памяти, я припоминаю, что впервые был отшлепан им в пятилетнем возрасте. Детская потребность в родительской любви вынудила меня быть воспитанным, послушным и фальшивым настолько, насколько это было возможно. Я полагал, что, если с готовностью соглашусь со всем тем, что папа скажет о нашем флаге, он будет меня любить. Все кошмары просто не выносят, когда за ними следят. Однажды, когда стало все труднее и труднее совершать поступки, не прибегая к беспокоящему в некой степени напряжению сознания, я намеренно вступил в столкновение с находящимся во мне источником роботизированных привычек. Когда я отважился заглянуть в бессознательную память с целью выяснения причин оскорбления определенных чувств, то обнаружил там нечеткий след сдержанной и позабытой обиды. Мысленно проиграв заново весь этот неприятный эпизод, я, к своему удивлению, открыл, что саму концепцию восприятия оскорбления усвоил от мамы, папы, государства и священнослужителей. Тогда-то я и осознал, почему определенные вещи так больно задевали мои чувства. Происходило это потому, что я с малолетства был приучен не подвергать сомнению авторитеты и не пытаться в чем- то убедиться на личном опыте. Риск и раскованность при проникновении в сокровенные глубины сознания оправдали себя, подвигнув меня на открытие причин страданий. Мне было больно не от того, что кто-то задевал меня за живое, я испытывал мучение потому, что, приобретя болезненные ощущения, упорно не желал избавиться от них. — 159 —
|