|
– Господа! – возглашает руководитель японской делегации Мацушима. – Я думаю, что переговоры явят собой образец искренности и взаимного доброжелательства. Я пью за успех, господа! * * * Шумит тяжелый океан, с ревом разбивается о высокие каменные глыбы, замирает в воздухе снежными, устремленными ввысь валами, а потом с шелестом обрушивается вниз – в самого себя. Блюхер без ежедневной двухчасовой прогулки не человек. Как бы ни работал, пусть двадцать часов, все равно обязательно пешочком, размеренным шагом десять километров отшагай, хоть помри. – Мой двоюродный дядька, – объяснял Василий Константинович Петрову, – до восьмидесяти пяти лет жил, а в восемьдесят еще женихался с молодухами. А все почему? Он по вечерам письмоноше помогал, в соседние деревни письма разносил. Пятнадцать километров отмахает, а потом сидит у печи, ноги вытянет и от счастья плачет. Честное слово! Молится и плачет радостно. Блюхер кладет пистолет в задний карман брюк, надвигает канотье, смотрит на себя в зеркало и отправляется к океану – тут, в Дайрене, до него рукой подать. Он перепрыгивает с валуна на валун, уходя все дальше и дальше – вдоль по пустынному берегу. А за ним – неотрывной тенью два японца в штатском, шпики. Идут, совсем не скрываясь, даже изредка переговариваются друг с другом. Им тяжело идти за Василием Константиновичем, потому что тот в ходьбе быстр. Шпики чуть не бегут за ним, тяжело дышат, потные. А Блюхер идет и посмеивается. Думает: «Это вам, сукины дети, за обед в ресторане! Вы лихо жуете, мы – ходим. А ну – кто кого?!» И Василий Константинович поддает скорости. Один из шпиков, тот, что поменьше ростом, заглядевшись на военного министра, спотыкается, падает и расшибает себе лоб. По щеке течет кровь. Второй шпик на ходу вытирает кровь своему спутнику, но понимает, что дело плохо. Либо надо останавливаться, чтобы по-настоящему помочь товарищу, либо одному бежать следом за русским министром. – Эй, господина! – кричит он, задыхаясь. – Подожди! Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны, низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше ничего. Только океан глухо стонет и грохочет. – Э, хоросая господина! – снова в отчаянии кричат шпики в спину Василию Константиновичу. Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к нему – жалкие, перемазанные кровью, взмокшие. – Вы кто? – спрашивает Блюхер. – Васа охрана. – Шпионы, что ль? — 77 —
|