|
Чтобы сойтись с Фривейским, Исаев в будний день заглянул на ипподром. Памятуя рассказ своего проводника Тимохи, он познакомился с жокеем Аполлинэром и передал ему просьбу из тайги: помочь погорельцам. К этой просьбе Аполлинэр отнесся хмуро, продолжал хмуриться и вечером первого дня, когда Исаев увез его кутить, но зато на второй день Исаев был уже своим человеком на ипподроме. Он три дня просидел на пустых трибунах, наблюдая, как работали Аполлинэр и его коллеги, прогуливая своих лошадей по зеленому полю; он наблюдал, как жокеи носились по гаревой дорожке верхом, вжимаясь в седла, сделанные на заказ в Каире. Исаев что-то записывал в книжечке, обтянутой черным дерматином, и подолгу жевал карандаш, наблюдая, как Аполлинэр ласково разговаривал со своей любимицей – невзрачной Регандой-второй. Сидел Исаев возле спящего Аполлинэра, смотрел в провальную жуть ночного залива, а на эстраде, построенной на самом берегу, надрывно и разноголосо пели цыгане: Пускай погибну без возврата, Навек, друзья, навек, друзья, Но все ж покамест непрестанно Пить буду я, пить буду я! Я пью и с радости и скуки, Забыв весь мир, забыв весь свет, Твои я вижу в грезах руки, А счастья нет, а счастья нет! – Хочешь, погадаю, соколик? – спросила цыганка, неслышно подошедшая к Исаеву. В ночи видятся только ее глаза. Они черны и кажутся сейчас иссиня-голубыми. Зубы у нее длинные, льдистые. Только и видны в ночи глаза и зубы, а всего остального будто и нет. – Ты как негритянка, – тихо сказал Исаев. – Что смеешься? – Оттого, что красивый ты. Вон белый какой, – и цыганка провела темной рукой по его волосам. – Ты Маша? – спросил Исаев. – Ага. – Песни петь где выучилась? – Когда табором идем – скучно, вот и поешь. – Нос у тебя курносый, Маша… – Значит, бабушка с русским поспала. – Сколько тебе лет? – Семнадцать. – Что шепотом говоришь? – Оттого, что ты меня не хватаешь. Чисто мне, вот и говорю шепотом, будто в любви. – Ах ты, красивый человек, – улыбнулся мягко Исаев и погладил девушку по щеке. – Обижают тебя? – Нет. А может, да. И не поймешь, если обида. Привыкла. Слушай, ты позволь мне в тебя влюбиться? Я тогда ночь плакать буду, а другим лицо стану царапать… – Зачем тебе это? – А то пусто. И ребеночка не велят родить, говорят, тогда петь я не смогу, табор денег не получит. – Хочешь, я тебе погадаю? – тихо спросил Исаев и взял руку девушки в свои. – Вот что тебя ждет, Машенька… Ждет тебя дальняя дорога, тройка добрых коней и молодой удалец. — 69 —
|