|
Первое, что нарушило мою уверенность и заставило меня пересмотреть свою позицию, была проблема телепатии, которая обсуждалась уже Вильямом Баррэтом и другими, ещё прежде появления монументальной работы Мейерса «Человеческая Личность» – первой книги, которая дала психическому предмету серьёзное и глубокое толкование и укрепила тем умственные силы, которые его изучение требует. Она достойна, на мой взгляд, занять почётное место в мировой литературе рядом с «Новым Органоном», «Происхождением Человека» или какой иной великой книгой фундаментельного толка, открывшей новую эпоху в человеческой мысли. Ознакомившись с основными доводами, я начал экспериментировать с передачей мысли. Я нашёл собрата-единомышленника в лице г-на Болла, известного в городе архитектора. Множество раз, сидя позади него, я чертил графики, тогда как он, со своей стороны, чертил почти то же самое; так я констатировал, что, без сомнения, могу передавать свою мысль без посредства слов. Но если я смог удостовериться в этих выводах на расстоянии шести футов, то я не мог усомниться теперь и в том, что те же результаты могут быть получены и при значительном увеличении этого расстояния. С соответствующим субъектом и при наличии между двумя индивидами некоторой неопределённой симпатии расстояние оказывается не играющим особой роли. Таковы, повидимому, были факты. Для меня всегда высшим авторитетом оставалась наука и необходимость бесстрашно следовать за истиной, куда бы она ни повела. Поэтому мне стало отныне ясно, что моя позиция была слишком жёсткой. Я уподоблял выделение мысли мозгом выделению жёлчи печенью. Ясное дело, что теперь это никуда не годилось. Если мысль могла переноситься на тысячи миль и производить заметные влияния, то, значит, она целиком отличалась от любого чисто физического материала не только по степени, но и по качеству. Это представлялось мне отныне твёрдо установленным и повлекло за собой соответствующие изменения в моих старых взглядах. Где-то к этому времени (1886 г.) семья одного генерала, моего пациента, заинтересовалась столоверчением и попросила меня прийти проверить их результаты. Они сидели кругом обеденного стола, который через какое-то время (их руки при этом лежали на нём) начал качаться и наконец получил достаточный размах, чтобы стукнуть одной из ножек по полу. Затем они задавали вопросы и получали ответы более или менее умные и уместные. Ответы эти получались довольно утомительным способом называния букв алфавита и записывания той из них, при произнесении которой стол стукнул ногой. Мне казалось, что мы все вместе толкаем стол и что соединённые усилия нашей воли направлены на то, чтобы опустить ножку в подходящий момент. Всё это меня заинтересовало, но нисколько не поколебало моего скептицизма. Некоторые из полученных сообщений не были пустыми банальностями, но были вполне определённы и исходили от умерших друзей семьи, что, естественно, производило на них весьма большое впечатление, хотя действие всего этого на меня было не совсем таким, поскольку я не знал тех, от лица кого они исходили. Когда я сейчас пишу, эти старые записи лежат передо мной. «Не говорите девочкам, когда увидитесь с ними, оне сами заговорят с вами обо мне. Поцелуйте мою малышку за меня. Я всё время рядом с ней. Фрэнси». Таков был стиль этих сообщений, перемешанных с немалой долей банальностей. Мы провели порядка двадцати подобных встреч, и я всё время оставался весьма критически настроен по отношению ко всей этой процедуре. — 63 —
|