|
Отец Ингвара – Святобор, жрец Стрибога, не желал, чтобы сын пошел по его стопам. Он видел отпрыска только воином, тогда как мальчик с детства мечтал прочитать много-много книг, а потом написать свою – большую и толстую. Витязям не пристала тайная миссия – их удел – бой открытый, честный, справедливый. В священных рощах бог Прове[26] вершил праведный суд, а Стрибог воздавал за злодеяние, настигая преступника всюду с неумолимостью рока и суда божьего. Наверное, Святобор и сам не раз от имени своего кумира наказывал убийц, согласно древнему обычаю – око за око. Латинская вера не признавала кровной мести. Она отрицала противление злу. Удобный принцип с точки зрения волков и пастырей, но не овец. Мать Ингвар не помнил, да и не мог помнить – умерла она при родах, а вскормила мальчика Любава, благо, Ратич не жадничал, молока хватало обоим. Отец любил Ратича, как собственного сына и заменил ему родителя, погибшего от германской стрелы, так и Люба стала Ингвару второй матерью. И навек запомнил он тот торжественный день, когда получил это звучное имя взамен первого – детского прозвища, даденного отцом... Поздней ночью в дверь тихо постучали. Святобор, против обыкновения, удержал Любаву и сказал, чтобы кто-то из отроков отворил. Ингвар был проворнее братьев. Отведя щеколду, от приоткрыл створки. У порога высился худой и седой, как лунь, слепец, одетый во все черное. Все в Арконе знали этого служителя Чернобога и побаивались, словно догадываясь о тайнах темной стороны. Жрец молча протянул отроку руку… Парень оглянулся – отец и Любава стояли в глубине комнаты, и были они одеты, значит, приход такого гостя не застал родичей врасплох. Тогда он доверился “слепцу”. Рука оказалась холодна и безжизненна. Потом долго шагали высокими травами и густым лесом, и он всё недоумевал, как же это черный волхв выбирает путь. – Каким таким чутьем, скажи, Ингвар!? – вопрошал Игорь свое “второе я”. – Но ты молчишь – не знаешь друг. Может быть тем, что и дед мой, Олег? Где-то он теперь? – вспоминал Игорь незрячие Олеговы очи. Наконец, они пришли. Луна обелила высокий голый утес. И там никого не было, только старик и отрок. Все также, ничего не объясняя, чернец принялся чертить вкруг застывшего имянарекаемого ножом. А он стоял и вслушивался в этот скрежет железа, карябающего каменистую твердь, в древние заклятья и заговоры. Жрец не хотел, чтобы навьи добрались до бездыханного тела. Да-да! Почти что бездыханного, потому как, воздев клинок к Луне, старик вдруг ударил им молодого. Он понимал, что умирает, но боли не было, и ничего не было, ибо холодное железо не достало плоти… Потом для верности “слепец” нанес еще три таких же неотразимых удара, сопровождая каждый непонятными словами. — 27 —
|