|
Всю эту информацию Владислав Евгеньевич дотошно выпытал ещё в Питере у словоохотливого Малкина, который, в свою очередь, в начале девяностых годов двадцатого века находился с Григорием Милайловичем Карамболем в весьма тесных сношениях. В чём, однако, эти сношения состояли, Малкин так и не открылся, всячески увиливая от вопросов Лебедько на эту тему, из чего можно сделать один только вывод, что был Фёдор Валерьевич из числа тех, кого рязанский скоморох ущучил и высмеял на свой лад. Замешкавшись несколько в дороге, Владислав Евгеньевич едва поспевал на назначенную Карамболем встречу, которая была уготована ему на той самой Московской улице, о которой уже шла речь, в трактире с бойким названием «Ядрёна Матрёна». Трактир был обустроен как бы нарочно для иностранцев, то бишь, так называемые русские черты, к примеру: дубовые лавки, сарафаны, надетые на официанток, разного рода предметы домашней крестьянской утвари, развешанные на стенах — не хватало разве что медведя приплясывающего с балалайкой — все эти черты были выказаны на вкус автора, излишне выпукло, да вот, поди ж ты — может разве остановиться русский человек возле какой-то разумной границы? - нет, норовит он размахнуться, как говорится, во всю Ивановскую. Путешественник наш прибыл в «Ядрёну Матрёну» с десятиминутным опозданием. Посетителей в дневное время оказалось немного, и Лебедько в два счёта угадал столик, за которым маячила долговязая фигура Карамболя. Последний был не один, а как то и предчувствовалось, в сопровождении неотвязного Маламента, казавшегося по сравнению со своим спутником даже каким-то лилипутом. Не будучи ещё в годах преклонных, лицо Маламент имел весьма изжёванное, голову его украшала большая круглая лысина, да и сам он производил какое-то неопрятное впечатление, хотя и был одет в весьма модный костюм. Учитель же, напротив, являл собой пример эдакой глянцевой моложавости: лицом был гладок, шевелюра его была густа и ниспадала на плечи, щегольская рубаха производила вид отменной отутюженности. Ко всему прочему Карамболь распространял вокруг себя густой запах дорого одеколона, чувствовавшийся метра за три. На столе высился внушительных размеров початый графин водки, в круг которого стояло ещё и несколько закусок. Григорий Михайлович пребывал в благостном расположении духа и, вопреки переживаниям Лебедько, не проявил никаких признаков недовольства опозданием гостя. Напротив, приезжему была налита рюмка водки и предложено отведать «всё чем боги послали» как выразился мастер. Все попытки Владислава Евгеньевича увильнуть от выпивки под предлогом нахождения за рулём оказалось не состоятельны. Карамболь чокаясь за знакомство приговаривал: «Помилуйте голубчик, да как же это вы грибочки будете помимо водочки кушать?!» Впрочем, далее художник уже решительно не замечал Лебедько, оставив его в зрителях разгорающегося своего спора с зятем. В таком пренебрежении всяк, кто хоть немного знаком с приёмчиками русских мастеров провокаций, разглядел бы, пожалуй, некий ход, типа проверки на вшивость, мол случится гостю обидеться или из гордыни пытаться встревать - так и ступай себе прочь не солоно хлебавши. Приезжий смекнул, к чему может привести его неосторожное поведение и, успокоившись, подналёг на жаренные баклажаны да на мясное ассорти. Тем временем учитель вещал, обращаясь к Маламенту: «Ты, брат, учти, что славянская ментальность — тема особая. Это, можно сказать, наиболее обширная ментальность в Евразии. В своё время - десятки тысяч лет назад, опосля всемирной катастрофы, остатки арийской расы стали уходить из зоны резкого похолодания образовавшийся примерно там, где сейчас находятся Ямал и Таймыр, - на этих словах он даже ткнул Маламента вилкой в грудь, - и вот, душа моя, шли они двумя рукавами - одна часть дошла до Индии, а другая - на запад, где и осела в виде таких племён, как поруссы, полабы, поляне, коих мы сейчас можем иметь удовольствие лицезреть как чехов, поляков и югославов. А вот северная ветка славян угнездилась в районе между Ладожским озером и Волгой, смешавшись там с татарами, половцами, тюрками и хазарами. Это племена взяли основу славянского языка, который, заметь, - тут вилка вновь была нацелена в Маламента, однако тот выказал даже некоторую ловкость, не свойственную его облику, умудрившись увернуться, - так вот язык этот стал русским. Но русский, как национальность - недоразумение. Русский, душа моя, - это прилагательное, и заметь, единственное среди названий народов: немец, поляк, англичанин, китаец и даже папуас - всё это существительные, а русский — прилагательное. Тут, брат, сложное смешение кровей имеет место быть. Поэтому мы — как бы люди без национальности, а это не что иное, как либо преступление, либо диверсия, любо ещё что-то в этом роде. Русский — это недоразумение. Это не грамотно. Неграмотно и название Россия. Правильно было бы назвать Рассея, как зона рассеяния славян, а мы с тобой, душа моя, знаем, что ежели в начале лежит ошибка, то в конце - уж непременно ложь. И ложь эта пронизывает насквозь всю русскую ментальность!» – сказано сие было с пафосом, а вилка ухитрилась-таки достать Маламента, несмотря на его отчаянные попытки улизнуть. Впрочем никакого физического вреда она ему не принесла, а однако ж оставила на и без того несвежей рубашке жирное пятно. «Позволь, - отвечал Валерий Георгиевич, отмахиваясь от вилки — но ведь сама Русь возникла и сколько-нибудь упорядочилась из разрозненных племён только после крещения». Карамболь страстно воздел руки к небесам, после чего с грохотом опустил их на стол — «Э, брат! Вот тут ты как-нибудь да заврался! Признайся, что заврался! Христианство это диверсия, я лично исповедую одного только бога — Природу. А для чего нужен христианский обман, - только для одной цели: если стадо баранов не знает, куда их ведут, то они спокойно придут даже на бойню. Не дай бог, в стаде заведётся овца, которая узнает, что их ведут на бойню. Поэтому народ должно держать в темноте. Кому это выгодно — отдельная история. Православие же — несъедобная смысловая смесь, которая забивает головы поколению за поколением. Массовый обман и калечение людей, - вот что я тебе скажу. Тут, душа моя, имела место долгосрочная диверсия - стаду баранов подкинули морковку, повредив славянскую ментальность», - «Это какую такую морковку? Объяснись», - «Изволь! Морковка эта - пресловутое бессмертие души. Ведь простой человек не имеет в себе сил почуять разницу между душой и духом, а посему и рад верить, что вот так как он есть, так прямо в рай и попадёт, ежели будет следовать церковной догме. Подкинули нам эту морковку, и теперь делай с нами что хошь». Маламент изобразил на лице своём крайнее удивление и встрепенулся: «Позволь, Гриша, я тебя не понимаю. Ты же сам сколько раз, помню, твердил о бессмертии - как же ты противоречишь сам себе?» В ответ Карамболь лишь рассмеялся. «Вот тут ты, милок, и попался! Человек бессмертен на духовном уровне, а телесное и душевное — оно пришло и ушло, но девяносто девять процентов людей решительно не понимают разницы между словами дух и душа, посему — о чём тут говорить? Конечно, всякое время рождало попытки разобраться в сути вещей, те же христианские мистики — Экхарт, Таулер, Сузо, Дионисий Ареопагит - намекали об этом, рискуя попасть на костёр инквизиции. Многие и попадали, а остальные или молчали, или писали иносказательные тексты» — 41 —
|