|
«И повторю!, - ответствовал наш герой, - мы отказываемся от своего Желания и всё более отчуждаемся от своей подлинности в обмен на причастность Культуре в целом и вообще к какому-либо сообществу, становясь своим среди таких же предавших свою сущность бедолаг. Но, насколько я понимаю, у нас есть шанс хоть сколько-нибудь да поправить дело. И отказавшись от все новых и новых Желаний, подсовываемых Культурой через большого Другого, обратиться-таки к поиску Реального, в надежде пережить то чудное мгновение, когда мир замолкает, обнажая свою невыразимую ни словом, ни образом безумную наготу», - «Складно выражаетесь, - одобрил старик, закуривая уже пятую сигарету, - хотя все это - слова, слова, слова... А никакое слово не может отразить Реального, оно, в лучшем случае, может являться как бы указующим на Реальное перстом, и то лучшие примеры указующих таких перстов мы находим не в прозе, а в поэзии. Взять вот некоторые шедевры Рембо, Тракля, Гельдерина, Борхеса... И тут мы с вами видим, что Неудача как раз и заключается в невозможности взять, да и, наконец, свести концы с концами, так, чтобы в жизни все сошлось и потекло бы молочной рекой да по кисельным-то берегам. Мы обречены на Символическое, которое постоянно производит в нашем устремлении к Реальному сбои, что и вызывает неуспокоенность. Обречены не для того, чтобы страдать, а для того, чтобы делать определенные ставки! Знания о том, что есть бессознательное и есть Реальное, является отнюдь не признанием нашей жертвенности, это не повод остановиться, не повод перестать делать друг другу слишком больно и отказаться тем самым от Желания. В Желании необходимо упорствовать! И тут единственной практикой является упражнение в длительном наслаждении». Повисла мертвенная тишина. Спустя несколько времени, соседи сверху заходили по своей комнате, что вызвало у уже известной читателю лампочки, свисающей с потолка, охоту приплясывать. По каморке забегали тени. И это вдруг придало нашему авантюристу, смекнувшему, что настал, наконец удачный случай действовать напропалую, - решительности. Он отчеканил звонко: «Упражняюсь, Алексей Всеволодович. Упражняюсь давно уже и, можно сказать, почти непрерывно. Более того, прошу вас сей факт моей биографии специально засвидетельствовать своей драгоценной росписью!» Закаулов резко обратился к гостю и застыл в несколько нелепой позе, сверля его пронзительными взорами: «Шутить изволите, батенька?!», - «Нисколько! Да неужто вы сами своим опытнейшим взглядом не углядели во мне самого, что ни на есть, тантриста? Остается только официально это подтвердить, выписать так сказать доку мент о посвящении», - «Мало ли, что я вижу, - завилял, было, старик, но тут же осекся и продолжал уже гневно, - вас-то таких много тут шляется. Выпишешь ему посвящение, так он и пойдет, им размахивая, курсы всякие вести, да денежку с народа стричь!», - «Помилуй бог, Алексей Всеволодович, я вам в ответ свою расписочку оставлю, что ни под каким видом, никаких там курсов Тантры вести не намерен. Ваше же посвящение нужно мне совсем для иных целей, весьма и весьма благородных. И вот насчет денежки вы изволили совершенно метко выразиться. Ведь я, считайте, ваш ученик, причем давний. Только, как бы это сказать точнее, эээ... дистанционный. И за многие годы такого вот дистанционного обучения задолжал вам кругленькую сумму. Полагаю, что никак не менее десяти тысяч рубликов!», - физиономия хозяина оставалась недвижимой, но вновь некий едва уловимый блеск глаз его обозначил, что авантюристу Лебедько удалось-таки задеть старика за живое. Он принялся было кряхтеть, затем закашлялся и наконец, стараясь не глядеть на гостя, проворчал: «Десять тысяч. Да моя наука бесценна. Тут вы, пожалуй, и тридцатью-то тысячами не отделаетесь». Подобно удачливому удильщику Владислав Евгеньевич почуял, что рыба заглотила крючок, и продолжал совершенно уже уверенно: «Ну, положим, тридцати тысяч у меня нет, а вот еще трешечку я вам, пожалуй, накину. Для ровного счету — тринадцать. Согласитесь, ведь замечательная цифра, мистическая, можно сказать», - «А для какого такого благородного дела, позвольте полюбопытствовать, нужно вам мое посвящение?», - «Это уж моя личная тайна. Заверяю вас всею душой, что вам это никаким образом повредить не сможет», - «Нет, уж я вам нарочно ничего подписывать не буду, коли не скажете», - кипятился Закаулов, выказывая тем самым, что подписать-то он подпишет, да вот только не иначе, как набив себе цену, если и не деньгами, да хоть каким-либо иным путем. «Так и быть — откроюсь. Видите ли, мне позарез надобно попасть в дом Муромцева, - влюблен я до беспамятства в его внучку. А без вашего посвящения, как вы сами понимаете, вход мне туда заказан», - «Ишь-ты! В Аньку, значит! Ну, это вы как-нибудь да хватили. Не вашего полета девка, будь вы хоть трижды тантрист. Ей не иначе, как только прынц заморский нужен», - «Ну уж, позвольте, я это сам как-нибудь уладить дерзну. Давайте же вернемся к подписанию бумаг. Цели я вам свои открыл, тринадцать тысяч — вот они — держите. Так что давайте писать друг другу расписки!», - «Дерзнете, с вас, пожалуй, станет», - продолжал ворчать Алексей Всеволодович, доставая из-под кипы бумаг, разбросанных по столу, чистый лист. — 37 —
|