Эссе

следовал им, в особенности - Платону, по прекрасной стезе созерцания.

Порою он ощущал, что жизнь его ограничена и бедновата, но от древних ему

было известно, что счастье человека не в изобилии разнообразия и что умный

обретает блаженство верностью и самоограничением.

И вот эта безмятежная жизнь прервалась: в поездке за книгами в библиотеку

соседнего государства Читатель провел один вечер в театре. Давали драму

Шекспира; он хорошо ее знал еще со школьной скамьи, но знал так, как вообще

знают что-либо в школе. Сидя в большом, погружающемся во мрак помещении, он

чувствовал некоторую подавленность и раздражение, ибо не любил больших

скоплений людей, но вскоре ощутил в себе отклик на духовный призыв этой драмы,

увлекся. Он сознавал, что инсценировка и актерское исполнение посредственны;

не будучи вообще театралом, через все препоны различал он, однако, какой-то

свет, ощущал какую-то силу и могучие чары, каких по сию пору не ведал. Когда

занавес упал, он выбежал из театра опьяненный. Продолжил поездку и привез из

нее домой все произведения этого английского поэта.

Мир Читателя впервые получил пробоину, и через нее в античный покой хлынули

воздух и свет. А может, все это уже имелось внутри самого Читателя и теперь

пробудилось и тревожно било крылами? Как это было странно и ново! Сочинитель,

давно к тому же усопший, казалось не исповедывал никаких идеалов, а если

и исповедывал, то совершенно иные, чем античные греки; Шекспиру человечество,

видимо, представлялось не храмом уединенного созерцателя, а будущим морем,

по которому носит захлебывающихся и барахтающихся людей, блаженных собственной

несвободой, опьяненных собственным роком! Эти люди двигались как созвездия,

каждый - по предначертанному пути, каждый, влекомый ничем не облегченной

собственной тяжестью, в неизменно поступательном устремлении даже тогда,

когда путь приводит к низвержению в пропасть смерти.

Когда же Читатель,словно после феерической вакханалии, вновь наконец, очнулся и,

вспомнив прежнюю жизнь, вернулся к привычным книгам, он почувствовал,

что у греков и римлян теперь уже вкус иной - пресноватый, поднадоевший,

какой-то чужой. Тогда попробовал он читать современные книги. Но они ему не

понравились; в них, как ему показалось, все сводилось к вещам незначительным,

мелким, и само повествование велось словно бы не всерьез.

И Читателя больше не покидало чувство голода по новым, великим очарованиям и

потрясениям. Кто ищет, тот находит. И следущее, что он нашел, была книга