Эссе

освобождению, проявляет себя в каждой мысли, в каждом деянии любви у

Платона и у Толстого, у Будды и у Августина, у Гете и в сказках "Тысячи и

одной ночи".Отсюда вовсe не следует, что христианство и даосизм, философия

Платона и буддизм должны отныне соединиться или что из слияния всех

духовных миров, которые разделены эпохами, расами, климатом, историей,

может возникнуть некая идеальная философия. Христианин есть христианин, а

китаец есть китаец, каждый отстаивает свой способ существовать и

мыслить.для сознания, что все мы суть лишь разделенные части вечно Но

единого, не может быть в мире лишним никакой путь, никакая окольная тропа,

никакое действие или страдание.сознание своей детерминированности тоже не

сделает меня Ведь и свободным!мне скромности, может придать терпимости,

придать Но оно может придать доброты, ибо, если я детерминирован, я должен

предполагать, уважать, принимать в расчет детерминированность и всякого

другого существа. Если мы поймем, что святость и предназначение

человеческой души по всей земле одни и те же, это тоже будет означать

служение духу, в котором, видимо, больше благородства и широты, чем во

всякой приверженности одному учению - духу благоговения и любви.этого духа

открыт путь И для совершенства и чистого стремления.

Если же теперь, размышляя о будущем, мы исключим из своего европейского

понимания Россию и русскую сущность, мы тем самым отсечем себя от глубокого

и мощного источника. Европейский дух знал два великих переживания -

античность и христианство. Наше средневековье было эпохой победоносной

борьбы христианства с античностью. Ренессанс знаменовал новую победу

античности и одновременно рождение окончательно сформировавшегося

европейского духовного метода. Россия вместе с нами этой борьбы не

пережила, это отделяет Россию от нас, это позволяет нам в каком-то смысле

считать Россию средневековой. Зато от России к нам вновь приходит столь

мощный поток душевности, изначально христианской любви, по-детски

непоколебимой жажды искупления, что наша европейская литература внезапно

обнаруживает узость и мелочность перед этим потоком душевной страсти и

внутренней непосредственности.

Лев Толстой соединил в себе две характерные русские черты: в нем есть

гений, наивная интуитивная русская суть - и русская суть осознанная,

доктринерская, антиевропейская, причем то и другое представлены у него в

высшей степени. Мы любим и почитаем в нем русскую душу, и мы критикуем,

даже ненавидим в нем новоявленное русское доктринерство, чрезмерную