Эссе

магическая глоссолалия. И у нее, как у него, появлялась порой улыбка ухода

в себя, сокровенная улыбка мудрости.

Другим был мой отец. Он был сам по себе. Он не принадлежал ни миру божка и

дедушки, ни городской обыденщине, он стоял в стороне, одиноко, страдалец и

искатель, добрый и многоученый, без всякой фальши, ревностный в служении

истине, но совсем не знающий ничего о той улыбке, благородный, тонкий, но

понятный, без какой бы то ни было тайны. Его доброта и его ум были всегда с

ним, но он никогда не исчезал в волшебных облаках дедушкиной стихии, лицо

его никогда не скрывалось за теми излучениями младенческого и

божественного, игра которых выглядит порой как печаль, порой как тонкая

усмешка, порой как безмолвно погруженная в себя личина богов. Отец мой не

говорил с матерью на языках Индии; говорил он либо по-английски, либо на

чистом, ясном, красивом немецком языке с легкой остзейской окраской. Этот

язык и был тем, что меня в нем привлекало, покоряло, воспитывало, я

временами подражал отцу восхищенно и рьяно, чересчур рьяно, хотя знал, что

мои корни глубже погружены в материнскую почву, в темноглазое, в

таинственное. Моя мать была полна музыкой, мой отец - нет, и петь он не

умел.

Рядом со мной подрастали сестры и двое старших братьев, уже большие

мальчики, предмет зависти и почитания. Вокруг нас лежал маленький городок,

старый, сгорбленный, вокруг него возвышались строго и немного сумрачно

поросшие лесом горы, а в середине текла прекрасная река, дававшая извивы,

словно колебавшаяся, куда ей течь, и все это я любил и называл родиной; и в

лесу, и в реке я досконально знал почву и растения, камни и ямы, птиц,

белок, лисиц и рыб. Все это принадлежало мне, было моим, было родиной - но

помимо этого существовали застекленный шкаф и библиотека, добрая насмешка

на всезнающем лице дедушки, теплый и темный взгляд матери, черепахи и

божки, индийские речения и песни, все это напоминало о более широком мире,

о более просторной родине, о более древнем происхождении, о более

всеобъемлющей связи вещей. И наверху, на своем высоком домике из проволоки

восседал наш красноперый попугай, старый и умный, с ученой миной и острым

клювом, пел и говорил, и он тоже явился из неведомого далека, голосом

флейты он заклинал языки джунглей, а его запах был запах экватора. Многие

миры, многие части земли протягивали лучи, простирали руки, а местом их

встречи, их пересечения служил наш дом. И дом этот был большим и старым, со

многими, отчасти пустовавшими комнатами, с погребами, с большими, гулкими