Эссе

пришло из Индии, или с райского острова Цейлона, где растут древовидные

папоротники, а на берегах стоят пальмы, от кротких сингалезцев с глазами,

как у лани, или из Сиама, или из Бирмы, все это пахло морем, пряностями,

далью, благоухало корицей и сандаловым деревом, все прошло через смуглые

или желтые руки, пропиталось влагой тропических ливней и струй Ганга, было

иссушено тропическим солнцем, овеялось тенью девственных лесов. И все эти

вещи принадлежали дедушке, - а он, преклонный годами, досточтимый, с

широкой белой бородой, всеведущий и всемогущий, могущественнее, чем отец и

мать, находился в обладании совсем иных вещей и сил, у него было кое-что

поважнее, чем индийские божки и безделушки, чем все это вырезанное,

расписанное, освященное таинственными заклятиями, чем чаша из кокосового

ореха и ларец из сандалового дерева, чем зала и библиотека; он был к тому

же тайновед, посвященный, мудрец. Он понимал все языки человеческие, свыше

тридцати, а возможно - и наречия богов, а заодно звезд, он мог говорить и

писать на пали и санскрите, он мог петь дравидийские, бенгальские,

сингалезские песни, песни на языке хинди, он знал молитвенные приемы

мусульман и буддистов, хотя сам был христианином и веровал в триединого

Бога, он целыми десятилетиями живал в жарких, опасных странах Азии, ездил в

лодках и в запряженных быками повозках, ездил на лошадях и мулах, и никто

не знал лучше него, что наш город и наш край - только очень маленькая часть

земли, что тысячи миллионов людей имеют другую веру, другие нравы, языки,

цвета кожи, других богов, другие добродетели и пороки. Я любил, почитал и

боялся его, ожидал от него всего, полагал, что для него все возможно,

непрерывно учился у него и у его переодетого бога Пана в личине божка. Этот

человек, отец моей матери, скрывался в лесу противоречий, как его лицо

скрывалось в белом лесу его бороды, из его глаз струилась то мировая

скорбь, то веселая мудрость, то одинокое знание, то божественное лукавство,

люди из многих стран знали, чтили и навещали его, говорили с ним

по-английски, по-французски, на хинди, по-итальянски, по-малайски, а после

долгих разговоров бесследно исчезали сызнова, - быть может, его друзья,

быть может, его посланцы, быть может, его служители, получившие от него

поручение. Я знал, что от него, непостижимого, вела свое начало

сокровенная, древняя тайна, атмосфера которой окружала мою мать; она и сама

долго жила в Индии, говорила и пела на языках малаялам и каннада,

обменивалась со своим старым отцом словами и речениями, звучавшими как