Эссе

довольно. Но я могу прожить и без цветов, и даже без музыки, я

в силах была бы, если бы пришлось, вынести и эти, и другие

лишения. Но одного я не могу и не хочу лишаться: я не могу

прожить и дня так, чтобы музыка в моем сердце не была самым

главным. Если мне предстоит жить рядом с мужчиной, то его

внутренняя музыка должна сливаться с моей в тончайшей гармонии,

а сам он обязан желать лишь одного: чтобы его музыка звучала

чисто и была созвучна с моей. Способен ты на это, мой друг? При

этом твоя известность, может статься, не возрастет еще больше,

а почестей станет меньше, дома у тебя будет тихо, а морщины на

лбу, которые я вижу вот уже несколько лет, разгладятся. Ах,

Ансельм, дело у нас не пойдет. Смотри, ведь ты не можешь не

изучать все новых морщин у себя на лбу и не прибавлять себе все

новых забот, а что я чувствую и что есть мое "я", ты, конечно,

любишь и находишь очень милым, но для тебя это, как для

большинства людей, всего только изящная игрушка. Послушай же,

то, что теперь для тебя игрушка, для меня -- сама жизнь, и тем

же самым оно должно стать для тебя, а все, чему ты отдаешь труд

и заботу, для меня -- только игрушка, и жить ради нее, на мой

взгляд, вовсе не стоит. Я никогда уже не стану другой, Ансельм,

потому что я живу согласно своему внутреннему закону. Но

сможешь ли стать другим ты? А ведь тебе нужно стать совсем

другим, чтобы я могла быть твоей женой.

Ансельм молчал, пораженный ее волей, которую полагал

слабой и детски несерьезной. Он молчал и, не замечая, в

волнении мял рукой взятый со стола цветок.

Ирис мягко отобрала у него цветок -- и это как тяжелый

упрек поразило его в сердце -- и вдруг улыбнулась ему светло и

любовно, как будто бы нашла, хоть и не надеялась, путь из

темноты.

-- Мне пришла мысль, -- сказала она тихо и покраснела. --

Ты найдешь ее странной, может быть, она покажется тебе

прихотью. Но это не прихоть. Согласен ты ее выслушать? И