Эссе

звались одинаково -- в то утро с первыми криками петухов

заполнилась народом; так бывало в эту пору каждый год: в городе

ярмарка, и на двадцать миль в округе не сыскать было

крестьянина или крестьянки, мастера, подмастерья или ученика,

батрака или поденщицы, юноши или девушки, которые бы не думали

о ярмарке и не мечтали попасть туда. Пойти удавалось не всем,

кто-то ведь и за скотиной присмотреть должен, и за детишками, и

за старыми да немощными; но уж если кому выпало остаться дома,

то он считал нынешний год чуть ли не загубленным, и солнышко,

которое с раннего утра светило по-праздничному ярко, хотя лето

уже близилось к концу, было ему не в радость.

Спешили на ярмарку хозяйки и работницу с корзинками в

руках, тщательно выбритые, принаряженные парни с гвоздикой или

астрой в петлице, школьницы с тугими косичками, влажно

поблескивающими на солнце. Возницы украсили кнутовища алыми

ленточками и цветами, а кто побогаче, тот и лошадей не забыл:

новая кожаная сбруя сверкала латунными бляшками. Ехали по

тракту телеги, в них под навесами из свежих буковых ветвей

теснились люди с корзинами и детишками на коленях, многие

громко распевали хором; временами проносилась вскачь коляска,

разубранная флажками, пестрыми бумажными цветами и зеленью,

оттуда слышался веселый наигрыш сельских музыкантов, а в тени

веток нет-нет да и вспыхивали золотом рожки и трубы. Малыши,

проснувшиеся ни свет ни заря, хныкали, потные от жары матери

старались их унять, иной возница по доброте сердечной сажал

ребятишек к себе в телегу. Какая-то старушка везла коляску с

близнецами, дети спали, а на подушке меж детских головок лежали

две нарядные, аккуратно причесанные куклы, под стать младенцам

румяные и пухлощекие.

Кто жил у дороги и сам на ярмарку не собирался, мог

всласть потолковать с прохожими и досыта насмотреться на

нескончаемый людской поток. Но таких было мало. На садовой