|
В старшей группе обсуждали состав правления. Я уже как бы привык, что Валковский и Буцен постоянно упоминают мою кандидатуру на пост председателя, хотя сердце очень ноет, хотелось бы видеть Валковского на этом посту! Между прочим, аргумент Валковского, что об этом писала в своём письме сама Е.И. Сердце болит о великой ответственности. Я согласен отдать всё, всё, всё. Но разве я не буду вредить Обществу, если не умею и не способен говорить? И главное – не слишком ли слабо моё теперешнее состояние нервов, чтобы брать на себя великую ответственность за громадную битву? Напряжение растёт с каждым днём. Я ведь согласен браться за всё, если только я буду пригодным, если только я буду в силах, воистину, служить, но не вносить хотя бы малейшее затруднение или диссонанс. Но я ещё внутренне как-то ожидаю, до вторника, какой-то новой чудесной развязки. Однако разве всё не должно происходить человеческими руками и ногами – нашими, жителей этого плана? 28 апреля. Вторник, 6 часов вечера Уже через 2-3 часа должна решиться судьба Общества. Как тяжело на сердце! И для чего всё это было нужно?! Отчего Стуре не мог подойти к Валковскому, Аиде Виестур, Мисинь и к другим, как к ближайшим друзьям и братьям, кротко поцеловать их в лоб и промолвить: «Вы – мои братья и сестры, не будем помнить зла, давайте работать все совместно плечом к плечу, все по своим возможностям и по желаниям»? А теперь – такая тяжесть! Вчера мы вчетвером (Валковский, Буцен, Клизовский и я) были у Стуре. Вскоре начались споры между Валковским и Стуре. Стуре в резкой форме нападал на Валковского, что тот не пригласил в комиссию других членов Общества. Но Фрейман отказался. Все решения обсуждались со старшей группой. В понимании Стуре комиссии не существовало. Я сказал, что цель всех нас – служение. Валковский больше всех служил, за что следует его благодарить, а не упрекать, он поддерживал высокую бодрость в Обществе в то время, когда все его руководители дезертировали. Расскажу позже. Я ждал, ждал ещё вчера, сегодня письма из Индии. Что бы она сказала? Но ведь правда – всё руками и ногами человеческими. Наши руководители достаточно писали и предупреждали. Настало время нам самим решиться. Учитель, прояви Волю свою! Да будет Решение Твоё, не моё, не наше! Сердце моё молит об этом денно и нощно. Суметь бы нам поступить так, чтобы исполнить Волю Твою! 28 апреля. Половина одиннадцатого вечера Осквернён наш Священный Храм. Потоки тьмы хаоса ворвались в него, захватили чувства членов Общества. Столь трудного дня в Обществе ещё не было. Сегодня должно было состояться общее собрание членов Общества. Я, Валковский и Буцен находились в библиотечной комнате, когда туда вошёл Стуре и твёрдым голосом сказал: «Собрание сегодня вечером созвано незаконно. Оно должно собраться 10 мая. Если вы сегодня проведёте собрание, я обращусь к иной власти». Тотчас же начался острый спор с Валковским. Последний сказал: «Ты пойдёшь жаловаться в полицию, иди, это ты умеешь» и т. д. Я сказал: «У нас нет иного закона, кроме Иерархии и указаний Е.И.». В зале собралось 20 активных членов, значит – большинство, и несколько младших членов. К сожалению, возбуждение охватило и зал. Стуре пошёл официально объявить, что собрание отменяется. Тут же вскочили на ноги несколько членов Общества и протестовали. Жаль, что в острой перепалке со Стуре, кроме Валковского, участвовала Аида, не сдержался и Гаральд. Стуре упрекал, что тут действуют за спиной, пишут на него, принимают решения без его ведома. Жаль, что никто не сообразил ответить Стуре именно по данному упрёку, ибо к Стуре мы многократно ходили и предупреждали его, но он всегда избегал не только ответить, но зачастую – и выслушать нас. Во-вторых, в Индии сами считали эти дела конфиденциальными (конечно, Стуре об этом сказать было нельзя). В-третьих, относительно Стуре мы совещались и решали большинством активных членов Общества. В-четвёртых, о собрании и кандидатурах обсуждали и в старшей группе, и ожидали, что Стуре придёт. Ведь главное, сея недоверие к другим, он пробуждал во многих членах определённое недоверие и к себе; все отрицательные представления, которыми он облекал некоторых членов Общества, начали относить к нему самому. Зная его горделивую натуру, нам приходилось раз-другой подходить к нему по его сознанию, чтобы не превратить в своего врага. Такой психологический подход я видел и в письмах Е.И. к Стуре. Для меня лично наибольшим мучением была невозможность открыть Стуре, что мы пишем в Индию и нас спрашивают о нём. Но я теперь сожалею, что <сказал>, ибо пусть лучше он злится на нас, чем на Индию. Я позавчера ему раскрыл, что мы писали в Индию, но ответ был, что мы сами должны с этим справиться. Сожалею, что не поведал совет Е.И.: будет лучше, если сам Стуре снимет свою кандидатуру. Ибо он же ясно понимает, что его ни за что не изберут. Зачем он хочет навязать членам Общества свою власть? Если на этом собрании ещё какой-то случайный голос мог бы быть за него, то на следующем – ни одного, кроме его сына. Слышались реплики, что он из-за своего сына отложил собрание, чтобы тот в воскресенье мог приехать в Ригу. — 150 —
|