|
2 мая. Суббота, вечером Как больно всё! Моя истинная радость была в Обществе. Нет больше радости. Какая-то грязная тень закралась в Общество. Главная тяжесть – стыд за невладение собою. Как члены Общества могли так поступить! Тем, кто несёт ответственность, необходимо всё предчувствовать и предвидеть. И мне. Теперь многое уже слишком поздно. Меня не оставляет убеждение, что надо было повернуть так, чтобы было возможно сотрудничество со Стуре. Но теперь члены Общества ещё больше против него. Вчера в девять часов состоялось заседание правления, которого требовал Валковский. Пришла и г-жа Иогансон, которая год не появлялась, значит, правление было в полном составе. Все были спокойны и вежливы. Какая-то грусть была в Стуре. Кто же может знать, что у него на душе? Заседание ничего не обсуждало. Приняло Зильберсдорфа в активные члены. Всем членам Общества разошлют письменное извещение о собрании. Сквозь Огненное крещение должны пройти все сознания. 9 мая. Суббота, вечером Я дважды беседовал со Стуре. Сердечно, как редко когда. Открыто. Раньше несколько раз это пробовал, останавливался на полуслове. К Стуре ведь так трудно подойти. Вчера я был у него целых четыре часа. Теперь многое мне стало яснее. Но ныне уже многое слишком поздно. Когда я уходил, то чувствовал, что, хотя и вопреки мнению некоторых членов Общества, совет и содействие Стуре нам по-прежнему необходимы, однако он не может быть председателем, пока не пересмотрит, не одухотворит любовью своих отношений с членами Общества. Он столь многих считает больными. Будто бы они во власти психозов. Особенно по отношению к нему. (Но тогда он сам тому причина, я сказал – он обязан исцелять, настраивать!) Нашему Обществу надо быть не приютом для больных, но кооперативным учреждением Учения. В этом есть некоторая истина. Но разве Стуре здоров? И ведь необходимо подходить к человеку, даже если он и нездоров, не как к больному, но как к сотруднику, товарищу, тогда он не будет казаться нам больным. Подход Стуре к членам нашего Общества совершенно неверный, он образовался единственно из его личных отношений. На это я ему и указывал, но он не захотел признать. Я членов Общества ни в коем случае не считаю больными, разве только некоторых. Всё это создалось в обстановке разлада вокруг Стуре. Быть может, у Аиды есть какие-то психозы, которые её ещё мучают, но это ведь связано со Стуре. Мисинь стала спокойнее, уравновешеннее, и хотя у неё и были некоторые некультурные качества, то ведь провоцировал их сам Стуре, ибо Мисинь жаждет истины, она хочет только блага делу Учения. Обо всём этом столько думалось, и как бы мне хотелось, чтобы более не приходилось этого касаться! Ибо всё это бесконечно больно. Ибо всё это столь некультурно, недуховно и, главное, – противоречит существенным основам Учения. Где содружество, любовь, сострадание, где путь великого служения? Мы не смеем к другим подходить иначе, как только мысля о служении. Стуре признаёт большое продвижение Валковского, так он и написал в Индию. Но у него есть страх, что тот слишком «приспосабливается» к членам Общества, подходит без критики, как бы не сделал их мягкотелыми. Разумеется, этот взгляд мог образоваться из-за противоположной природы Стуре. Конечно, духовная твёрдость нужна, и мне кажется, что дисциплину духа сможет поддержать и Валковский. Следующей осенью Обществу надо составить чёткий план работы. Главное – ввести самодеятельность. Контролировать преподавание Учения. Занятия в группах должны проходить с большей активностью и участием самих членов. Валковский – человек сердца, человек огня, он столь многое совершил для Общества. Главное, он внёс гармонию, именно то, на что Стуре не был способен. За это ему – великая благодарность. Стуре умеет критиковать, один-другой намёк, может быть, и стоит обдумать, но сам он не воспитывает. Он словно боится, как бы члены Общества не погрязли в самодовольстве. Он опасается, что, когда придёт срок, члены Общества не будут готовы представить Учение дальше. Ибо нам ведь следует нести свет Европе. Именно ради этого нам необходимо великое духовное сотрудничество. Именно ради этого нам необходимо абсолютно забыть своё «эго». Стуре сообщил также, почему он сорвал собрание. Как человек он бы этого не делал, но как руководитель <должен был>, ибо здесь преступили принцип руководства. В тот день он от кого-то из членов Общества что-то узнал, поэтому пришёл. Допустим, что это так, но тогда надо было хотя бы заранее предупредить. Мы ведь ходили к нему, чтобы добиться ясности. И Валковский действовал, сознавая, что за ним стоит большинство Общества, что члены Общества уже давно не смотрят на Стуре как на иерарха. Так. Больше писать не стану. Беседовали, и многое отозвалось болью в сердце. Но правда, что у Стуре сильно солипсическая натура. Сколько раз ему подчёркивал о кротости Христа. Оказывается, сегодня он, после нашего разговора, отослал в Индию весьма длинное письмо, к которому присовокупил и свои прежние заметки. Мне кажется, что письмо выдержано в спокойных тонах, и будет хорошо, что интуиция Е.И. с этим познакомится. Он писал и о перевыборах, о том, что предупреждён, что его могут не избрать в правление, и он согласен со следующим правлением (я, Буцен, Валковский, д-р Лукин, Вайчулёнис, Клизовский). Знаю, что он написал, но как было бы хорошо, если бы его строчки были строчками дружбы. Да, истинно, отчего же всё должно было так начаться и так кончиться? Я ещё до последнего момента верил в возможность некоего синтеза. Я вовсе не смотрю на Стуре так, как некоторые члены Общества. Я верю, что свойства своего характера Стуре мог и должен был – ломать. Если бы только он хотел, если бы сам считал их преодолимыми. Но теперь, после 28 апреля, появилось непреодолимое препятствие. Даже кроткая Аида написала моей жене весьма резкое письмо, когда она по телефону сказала: неужели Стуре столь тёмный? Не нам судить, пусть судит Высшая Власть. Та, которая видит все наши сердца, которая оценивает по мотивам. Конечно, нам надо быть постоянно начеку, и, если образовывается какое-то тёмное осложнение, немедля следует мужественно разрешить его. Нам дозволено вопрошать, но не утверждать свои заключения. — 153 —
|