|
— Где обнаружились бы, — со вздохом поправил Йерр. — Но это длится недолго, — продолжал Р. с возросшим пылом, — ибо объектом желания является не сама нагота. Эта последняя — как и все вещи на свете сами по себе, — относится сама по себе к числу самых незначительных и оттого чрезвычайно целомудренна, глупа и, возможно даже, «естественна»… — А куда же вы денете прямостояние, голос, форму спины, преобладающее владение правой рукой? — спросила Сюзанна. — Вспомните ясновидящего Тиресия[112], утратившего зрение, — ответил Бож. — Не исключено также, что нагота наделена значением запретного. В крайнем случае она может явиться взгляду как противоположность знакам. — Да, но стыдливость… — снова начала Э., хотя это уже не имело отношения к разговору. А вдруг это возмущения небытия, проявляющиеся через рождение и смерть? — сказала М. — Верно, — ответила Э. — Или, может быть, через хрупкость небытия… И добавила, что это кажется ей источником красоты. Тут со стола убрали посуду, и Т. Э. Уинслидейл сам принес из кухни огромное круглое блюдо с сырами. Тем временем Бож сообщил, что Цицерон в своем «De offciis» [113] поощрял ношение штанов. Томас опять вернулся — с некоторым опозданием — к Ветхому Завету. Стал утверждать, что поскольку иудеи не представляли себе Бога в человеческом обличье, люди, по их убеждению, также не могли его иметь, почему и следовало бы лишить их тела нынешней формы — в противоположность египтянам, которые облекали их в прозрачные ткани, подчеркивающие признаки нашего животного происхождения. И так же, как невозможно было, узрев лик Бога, не умереть, нельзя увидеть наготу человека, не испытав при этом сокрушающее чувство вины. — О, это открывает передо мной широкие возможности!.. — воскликнул У., явно пораженный услышанным. — А как обнаружить то, что ограничивает? — спросил Йерр. — В любом случае наслаждение неотъемлемо от этого чувства вины. Однако я не согласен с Томасом: функция одежды состоит в том, чтобы усиливать желание. Она не только не мешает ему — она его стимулирует. Никогда не следует оголять тело до того, как оно продемонстрирует признаки желания. — Как можно утверждать такое?! — возмутился Томас. — Одежда, — ответил Й., — возбуждает желание оттого, что нагота безнадежно банальна — или же настолько убого выглядит, что не способна никого возбудить. Скрывать тело одеждой, чтобы смягчить отвращение окружающих или отсутствие притягательности, — вот чудесный плеоназм! — заметил он, обернувшись к Р. — Нет, назначение одежды — подчеркивать красоту тела, стимулируя воображение, а ее отсутствие возбуждает страсть тем легче, что до этого момента тело, скрытое одеждой, позволяло строить любые иллюзии на свой счет. Если это тело не выставлено напоказ и не становится добычей похотливых или, в силу своих недостатков, гадливых взглядов, оно утверждает эту плоть как навсегда скрытую от чужих глаз. И без сомнения, в этом случае овладение таким телом навсегда становится запретным, ибо его идентичность не основана на этом состоянии, и в этом смысле любой «плотский» акт, каким бы он ни был, станет вербальным и воображаемым. И только в этом варианте овладение им возможно… — 135 —
|