Carus, или Тот, кто дорог своим друзьям

Кроме того, Р. высказал поразившее меня соображение, что столь пылкая страсть к правилам согласования таит в себе сластолюбие. По его словам, она подстрекает его строить фразы с согласованиями в женском роде. А разве отпечаток женственности не единственное в своем роде явление нашего языка, которое воспринимается на слух?

Среда, 13 июня.

Позвонил Томас. Он видел А. Тот все-таки вернулся к Отто, и его возвращение было торжественно отпраздновано. Он и сам был при этом. Теперь он работает для Отто сдельно.

Т. сообщил, что А. похорошел.

Четверг, 14 июня. Перекресток Бюси.

— Преподавать — еще не значит учить, — ответил я Рекруа, уж и не помню, по какому поводу.

— Он прав! Тот, кто преподает, иногда просто ничего не знает! — бросил Йерр, многозначительно глядя на Р.

Пятница, 15 июня. Я пришел к Коэну часов в девять. Мне пришлось долго стучать, ожидая, когда мне откроют (на его двери красовался старинный дверной молоток в виде головы Медузы). Так что я уж было подумал, что его нет дома.

Наконец Коэн открыл. Он еле передвигался из-за ревматических болей в ногах. Мы тут же сели ужинать. За едой говорили об американских банкетах, о репутации, которую создал ему Т. Э. Уинслидейл: гиена, расхитительница могил, питающаяся трупами. Или же, по словам Йерра, филин и так далее.

Его это уже не волновало. Он сказал, что дело и впрямь идет к смерти, однако сейчас он чувствует себя не более близким к ней, чем в пять, пятнадцать или сорок лет.

— Какова бы ни была жизнь, — заметил он, — она пуста и бессмысленна. Смерть все стирает.

Помолчав, он добавил, что у него нет детей. Он никогда не был женат. Всех его баварских друзей унесла война. Даже мы, считающиеся единственными его друзьями, остаемся чужими для него. И все, что он пережил, не только избежит его смерти, но избегает и самой его жизни, да и в те времена, когда он ощущал ее полноту, ему казалось, будто он отделяется сам от себя. Это похоже на пар, поднимающийся из кастрюли с кипящей водой. А ведь он много старался хоть немного помешать тому, что воспоминания испарялись из его памяти.

— Мертвые — ничто без живых, — сказал он, чуть воодушевившись. — И живые не живут в мире, отгороженном от смерти. Бывает, некоторые из них упорно держатся за голоса ушедших, за их тени, за воспоминания о них, любят говорить о том, чего больше нет. О том, чего нет с ними, о том, чего нет совсем. И поскольку огонь их разрушает, они поддерживают его — этот огонь, разрушивший их, и ведут беседы подле него, ибо он кажется им вечным.