|
Меня лечить было не так легко. Ушло два занятия, но в конце второго я научился прыгать с семиметровой вышки, больше у нас в бассейне не было. Когда мы в следующий раз сидели на балконе, Гуревич предложил мне перевеситься через перила — и тут опять на меня накатило. Я ужасно расстроился — стоило столько мучиться, если не помогает? Гуревич тоже выглядел озабоченным. — Что-то не работает, — сказал он. — Чего ты боишься? Я поразмыслил, отодвинувшись на всякий случай к стенке. — Да все того же. Смерти. И больно будет очень. — Больно будет недолго, — успокоил меня Гуревич. — А если смерти не бояться, то всего остального тем более не надо? Я подумал и согласился. — А почему ты боишься смерти? Не ты, а вообще люди? У зверей, ладно, инстинкт. — Ну потому, — терпеливо объяснил я, — что меня больше не будет. Понять это невозможно. Но жизнь будет продолжаться, все будут ловить кайф, интересными вещами заниматься, а меня уже нет. По-моему, это крайне неприятно. Гуревич снова впал в транс, так глубоко задумался. Я понял, что это опять надолго, попрощался и ушел. На следующий день Гуревич прямо на первом уроке шепнул мне: — Я все понял и придумал новое упражнение. — Какое? — Потом скажу. Но на перемене он отказался рассказывать, сказал, что сначала должен проверить сам. Вечером вдруг позвонила его мама. Она была ужасно встревожена. — Алеша, Миша не у тебя? Мне прямо нехорошо стало, я сразу вспомнил про новые упражнения Гуревича. — Нет, он после школы пошел домой, заниматься. У нас завтра контрольная… — и запнулся, думаю: что я такое говорю. Через час она позвонила снова, было уже десять вечера. Мои родители подошли к телефону, потом долго меня расспрашивали, потом мы перезванивали его родителям, звонили уже и в милицию, и в морги. Назавтра мы все вместе пошли в милицию, там нас принял какой-то жирный мрачный майор, сначала пробовал на меня орать, но родители заступились. Это был полный ужас. Я еще три раза давал показания, в школе все ходили как придавленные. В общем, так он и не нашелся. Родители перевели меня в другую школу, потому что я просто не мог приходить в класс. Когда я последний раз видел маму Гуревича, на нее было страшно смотреть, она ни о чем не могла говорить и все время плакала. Потом, через год, они уехали куда-то, и я их больше не видел. Прошло несколько лет. Я как раз закончил университет, и довелось мне приехать по делам в Петербург. Однажды утром я сидел в странном кафе, на крыше дома где-то за Гостиным двором, пил кофе и читал книжку, как сейчас помню — Цицерона, «О старости». Назойливо пахло настурциями, которые оплели решетку по краю террасы, жужжали медленные шмели, не было ни ветерка. Прямо скажем, мне очень повезло с погодой. — 151 —
|