Паразиты сознания

чтобы ему поверили другие. Но он, очевидно, не считал это столь уж неотложным делом. Он знал, что если опубликует свои заметки в том виде, как они написаны, его сочтут сумасшедшим. К тому же, будучи ученым, он всегда стремился перепроверить обнаруженные факты и, насколько возможно, ум­ножить их число, прежде чем предавать их гласности.

Меня удивило — и продолжает удивлять до сих пор — еще и другое: почему он не попытался до­вериться кому-то, даже своей жене? Это само по себе говорит о том, что он находился в необычном состо­янии духа. Был ли он абсолютно убежден, что на­ходится вне опасности и спешить некуда? Или эта эйфория тоже была уловкой паразитов? Так или иначе, он продолжал работать над своими замет­ками, убежденный, что победа ему обеспечена, до самого того дня, когда они довели его до само­убийства.

Я думаю, легко догадаться, что я чувствовал, читая все это. Сначала недоверие — честно го­воря, на протяжении всего дня оно время от времени возвращалось с новой силой; а потом — волнение и страх. Возможно, я просто счел бы все это безумием, если бы не то, что пережил тогда на городской стене Кара-тепе. После этого я был готов поверить в суще­ствование вампиров сознания. Но что дальше?

В отличие от Вейсмана, я был не в силах де­ржать это про себя. Меня охватил ужас. Я знал, что самый безопасный выход — сжечь эти бумаги и сде­лать вид, будто я их вообще не читал; у меня была почти полная уверенность, что в этом случае они оставят меня в покое. Я чувствовал, что близок к безумию. Читая, я то и дело в страхе озирался по

сторонам и только потом сообразил, что если они за мной следят, то следят не извне, а изнутри. Такая мысль казалась мне почти невыносимой, пока я не наткнулся на то место, где Вейсман сравнивает их метод <? подслушивания » с перехватом радиопере­дач, и понял, что это вполне правдоподобно. Очевидно, они находятся на самом дне сознания, в области наиболее глубинных воспоминаний. При­близившись к поверхности сознания, они рисковали бы раскрыть свое присутствие. Я пришел к выводу, что они осмеливаются на это лишь глубокой ночью, когда мозг утомлен и внимание ослаблено, — этим и можно объяснить то, что случилось тогда со мной в Кара-тепе.

Я уже знал, каким будет мой следующий ход. Нужно было рассказать все Райху — это был един­ственный человек, который был мне близок и кото­рому я мог в достаточной степени доверять. Может быть, трагедия Карела Вейсмана в том и состояла, что рядом с ним не оказалось такого человека, как Райх. Но если рассказывать все Райху, то безопаснее всего сделать это утром, когда мы оба будем свежими и бодрыми. И все же я чувствовал, что не в состо­янии хранить свою тайну до утра.