Паразиты сознания

фигурки были слишком малы. (Лишь десять лет сп­устя замечательные находки Мерсера в Танзании показали, что эти огромные города были населены одновременно гигантами и обычными людьми и что гиганты почти наверняка были рабами людей.)

Оставалась проблема точной датировки мо­нолитов. По Лавкрафту, «Великие Древние» суще­ствовали сто пятьдесят миллионов лет назад, и публика была убеждена, что его цифра верна. Это, разумеется, совершенно немыслимо. Нейтронная датировка Райха позже дала цифру менее двух миллионов лет, но и она, возможно, преувеличена. В данном случае проблема датировки становится не­обычно сложной. Обычно археолог руководствуется слоями земли, наложившимися на его находку, — они образуют нечто вроде готового календаря. Одна­ко для трех известных нам гигантских городов этот метод дает противоречивые результаты. С уверенно­стью мы можем лишь сказать, что каждый из них был уничтожен потопом, похоронившим город под слоем ила толщиной в сотни метров. Слово «потоп» сразу же наводит геолога на мысль о плейстоцене — это всего лишь какой-нибудь миллион лет назад. Однако в отложениях Квинсленда найдены остатки ископаемого грызуна, который, насколько нам изве­стно, существовал только в плиоценовую эпоху, что добавляет к возрасту городов еще пять миллионов лет.

Все это не имеет прямого отношения к моей главной теме. Дело в том, что задолго до завершения первого тоннеля я утратил к раскопкам в Кара-тепе всякий интерес. Я догадался, что это такое на самом деле, — всего лишь ложный след, который умыш­ленно подбросили нам паразиты сознания. Вот как это произошло.

К концу июля 1997 года я был уже совершенно измотан. Даже несмотря на восьмикилометровый тент, растянутый над раскопками и снижавший температуру до каких-нибудь шестнадцати градусов в тени, жизнь в Кара-тепе была нелегкой. Из-за му­сора, которым забрасывали нас последователи Фул-лера, на раскопе стояла вонь, как на помойке, и разнообразные дезинфицирующие жидкости, кото­рыми его поливали, запаха ничуть не улучшали. Постоянно дули сухие, пыльные ветры. Не меньше чем по полдня нам приходилось отлеживаться в ба­раках с кондиционерами, попивая ледяной шербет с розовыми лепестками. К июлю у меня начались сильнейшие головные боли. После двух дней, прове­денных в Шотландии, мне стало легче и я вернулся к работе, но еще через неделю слег в лихорадке. К тому же мне не давали покоя приставания га­зетчиков и полоумных последователей Фуллера, поэтому я вернулся к себе в Диярбакыр. Там было прохладно и тихо: квартира находилась на террито­рии Англо-индийской урановой компании, а у ее охранников разговор с непрошеными гостями был^ короткий. Я обнаружил, что меня дожидаются кучи писем и несколько объемистых посылок, но первые два дня в них даже не заглядывал, а только лежал в постели и слушал пластинки с записями опер Мо­царта. Понемногу лихорадка прошла, и на третий день я уже достаточно поправился, чтобы заняться письмами.