|
Но потом с человечеством происходит что-то странное. Это становится заметно к концу XVIII столетия. Уже изумительная, бурлящая творческая мощь Моцарта находит себе противовес в кошмарной жестокости Де Сада. И внезапно мы вступаем в эпоху тьмы, когда даже гениальные люди больше не могут творить, как боги. Вместо этого они словно бьются в щупальцах какого-то невидимого спрута. Начинается век самоубийств. Это и есть, по существу, начало новейшей истории, эпохи неврозов и не-сбывшихся надежд. Почему же это случилось так внезапно? Промышленная революция? Но она произошла не за один день, да и затронула лишь небольшую часть Европы, все еще остававшейся по преимуществу страной лесов и ферм. Чем объяснить, пишет Вейсман, огромное различие между гениями XVIII столетия и гениями XIX столетия, если не предположить, что около 1800 года с человечеством произошла какая-то невидимая, но катастрофическая перемена? Как может промышленная революция объяснить полную противоположность Моцарта и Бетховена, который был всего на четырнадцать лет моложе? Почему мы вступаем в столетие, в котором половина всех гениев либо покончили с собой, либо умерли от туберкулеза? Шпенглер утверждает, что цивилизации стареют, подобно растениям, — но здесь мы видим внезапный скачок от юности к старости. Человечество вдруг охватывает невероятный пессимизм, он накладывает отпечаток на искусство, музыку, литературу. И мало сказать, что человек внезапно постарел. Гораздо важнее то, что он словно утратил способность к самообновлению. Можем ли мы себе представить, чтобы хоть кто-нибудь из великих людей XVIII века покончил с собой? А им приходилось не легче, чем в XIX веке. Новый человек потерял веру в жизнь, веру в знание. Современный человек согласен с Фаустом: в конечном счете мы не можем знать ничего. Карел Вейсман был психологом, а не историком, и работал он в области индустриальной психологии. В своих «Размышлениях на исторические темы» он пишет: «Индустриальной психологией я начал заниматься в 1990 году в качестве ассистента профессора Эймса из «Транс-Уорлд Косметике» и сразу же столкнулся с любопытной и пугающей ситуацией. Я, конечно, знал, что так называемые индустриальные неврозы стали серьезной проблемой — настолько серьезной, что пришлось ввести специальные индустриальные суды для наказания преступников, которые ломают машины, убивают или калечат своих товарищей по работе. Но лишь немногие могли оценить весь колоссальный масштаб проблемы. Число убийств на крупных заводах и других подобных предприятиях было вдвое выше, чем в среднем среди населения. На одной табачной фабрике в Америке за год было убито восемь мастеров и двое старших служащих, причем в семи случаях из девяти убийцы немедленно покончили с собой. — 38 —
|