|
Сфера бессознательного неизмеримо обширнее сознательного отсека нашей психики и соотносится с ним, как подводная часть айсберга с надводной. В эту непроглядную пучину проваливается все — вытесненные побуждения, подспудные желания, разнообразные «стыдные» комплексы, уловленные недремлющим оком загадочной потаенной цензуры, не пускающей наверх запретный психический материал. Впервые о вытеснении и цензуре заговорил австрийский психопатолог Зигмунд Фрейд (1856–1939), создатель теории психоанализа, а его многочисленные последователи подхватили эту идею. Фрейд настаивал на том, что магма, бушующая в подземельях бессознательного, имеет по преимуществу сексуальную окраску, а цензура «дневной» компоненты психики стремится облечь запрещенную мысль в приличную символическую форму. В концепции вытеснения немало здравого, однако Фрейд излишне абсолютизировал сексуальную составляющую вытесненных побуждений, что объясняется не только специфическим контингентом больных, с которыми он имел дело как психиатр, но и общей направленностью философских тенденций рубежа XIX–XX веков. В действительности вытесняются не только стыдные мысли, но вообще все неприятное и даже просто сиюминутный психический мусор, не востребованный сознанием здесь и сейчас. Хрестоматийный пример: Чарлз Дарвин, обладавший весьма неплохой памятью, добросовестно записывал все факты и аргументы, противоречившие его теории, ибо они стремительно улетучивались, не оставляя следов. С упорством, достойным лучшего применения, психика старательно игнорирова ла неудобную информацию. Вспомним афоризм немецкого философа Фридриха Ницше: «„Я это сделал“, — сказала мне память. „Но я не мог этого сделать“, — возразила гордость, и память сдалась». Даже любимые ученики Фрейда со временем разошлись с учителем. Например, швейцарский психолог Карл Густав Юнг (1875–1961) создал учение о коллективном бессознательном, врожденных образных структурах, или так называемых архетипах, лежащих в основе общечеловеческой символики, которые можно вычленить из мифов, религиозных верований и сновидений. Впрочем, оставим в покое высоколобые теории и присмотримся повнимательнее к той компоненте нашей памяти, которая исправно служит нам изо дня в день. Память многолика, как сама природа. Один человек превосходно запоминает лица, другому ничего не стоит вытвердить несколько страниц стихотворного текста, но перед первой же форм улой он пасует. У одного память крепкая, а у другого дырявая как решето. В автобиографии «Я сам» В. В. Маяковский писал: «Бурлюк говорил: у Маяковского память, что дорога в Полтаве, — каждый галошу оставит. Но лица и даты не запоминаю. Помню только, что в 1100 году куда-то переселялись какие-то „доряне“. Подробностей этого дела не помню, но, должно быть, дело серьезное. Запоминать же — „Сие написано 2 мая. Павловск. Фонтаны“ — дело вовсе мелкое. Поэтому свободно плаваю по своей хронологии». — 39 —
|