Клиническая психотерапия

«Нередко мне негде было ночевать, и тогда спали в квартире у Семена Исидоровича "валетиком" на широком диване. Смешной, остроумный был. Представлял меня гостям: "Знакомьтесь— Беленький, музыкант, из Киева и... не еврей"».

В 30-х годах Семен Исидорович уехал в отпуск, а Беленькому сделалось плохо от усилившейся тревоги, переживания своей неполноценности, и Ю.К. Тарасов познакомил его с профессором Артуром Кронфельдом. «Кронфельд положил свою большую приятную ладонь мне на лоб и погружал меня в гипноз. Чувствовал, что не получается меня усыпить, и в руке у него появилась нервная дрожь. На следующую нашу встречу он принес цветную схему мозга и объяснял мне перед сеансом, как устроен мозг, где там торможение и т. д. И во второй, и в третий раз ничего у нас не получилось. Когда приехал Семен Исидорович, я все ему рассказал, и он заразительно смеялся. И потом сказал: "Вот, блестящий эрудит, теоретик и никакой клиницист". Не раз повторял мне: "У Вас, Алеша, многое нарушено, но ничего не разрушено, как и у других таких шизофреников"».

5. Из очерка воспоминаний о СИ. Консторуме его пациента А.[13], 1907 г. р., журналиста-литератора (очерк получен от проф. Н. В. Иванова).

А. полагает, что благодаря Консторуму, который лечил его с 1935 года, «снялся с инвалидности» (был инвалидом первой группы). Мать больного пригласила домой Консторума из диспансера Октябрьского района. «Он вошел в комнату, осмотрел меня, сам осмотрелся. Мог ли я тогда подумать, что этот незнакомый врач со светло-карими, ясными, глубоко сидящими проницательными глазами, этот официальный представитель психодиспансера, который оформлял на меня путевку в "сумасшедший дом", будет через три года поднимать за этим столом... бокал с шампанским?! Мать предупредили: имейте в виду — это известный психотерапевт. Но от гонорара врач решительно отказался. Впоследствии я узнал, что Семен Исидорович никогда не брал гонорара у нуждающихся больных и, более того, долгие годы он материально помогал им». Консторум направил больного в клинику профессора Серейского, но и после лечения в клинике А. не мог вовремя вставать с постели, «утомлялся от малейшего умственного напряжения», «не был в состоянии приобщиться к какому бы то ни было ритму трудовой жизни», считал себя «мусором», «живым трупом». Инвалида первой группы по закону на работу не принимали. «Тем не менее, Семен Исидорович считал, что в труде и только в труде — начало моего полнейшего исцеления, верил в возвратимость утраченных навыков и способностей и не пошел по проторенным дорожкам, не остановился на половине пути». Узнав, что больной когда-то работал в типографии печатником, Консторум «сам ходил туда к директору, секретарю парткома и председателю завкома, убедил их взять на работу инвалида первой группы, «изображая дело так, будто речь идет о весьма важном научном эксперименте (в этом духе и было составлено соответствующее отношение из Института им. Ганнушкина)». Инвалид первой группы был принят на работу уборщиком цеха. Через полгода работал уже печатником, еще через полгода корректором и в том же году уже журналистом. Еще через год он женился. Все эти годы, как многие пациенты Консторума, он чувствовал себя членом его семьи. «Семен Исидорович, — пишет А., — был радушным хозяином и не успокаивался, если не угостит, а иногда любил распить с выздоровевшим пациентом бутылку-другую черного пива — портера. С каждым он находил тему для разговора, высказывая оригинальные суждения о музыке, поражавшие знатоков, о философии, живописи, поэзии. Беседуя, он вдруг приведет целый стих из Пушкина или Гете, и ты забываешь, что он врач, а ты пациент: так искренен, так неприну-жденен, так обаятелен был он в общении с людьми, не делая в этом отношении никакого различия между пациентом и непациентом. Он одним только этим свойством своей души видеть в больном прежде всего человека необычайно высоко подымал чувство его человеческого достоинства. Душевнобольной, ущемленный, легко ранимый от скорбного сознания своей неполноценности, вдруг высоко поднимал голову. Он думал: «Если этот тонкий, умный, обаятельный, глубоко эрудированный человек так вдумчиво, внимательно, одобрительно слушает меня, то, значит, я уже не совсем ничто, значит, и я что-то стою, значит, и я человек!" Он никогда не торопился, просиживая с больным целыми часами. У него, например, была своя манера принимать больных не в порядке формальной очередности, а по состоянию больного. Больные благоговейно относились ко всему, что делал Семен Исидорович. И, начиная прием, он иногда вызывал не первого, а, скажем, семнадцатого. И пациенты знали: это Семен Исидорович вызвал тяжелобольного. А "здоровяч-ков" он принимал к концу. Помню, Семен Исидорович ужебыл болен, когда мне сделалось плохо. Он, мой спаситель, сам был прикован к постели, и я не мог его тревожить. Я несколько раз, в тоске по Семену Исидоровичу, воскликнул: «Семен Исидорович! Семен Исидорович!» — и его образ явственно встал перед глазами. Дорогое имя по ассоциации вызывало предметное представление, и мне становилось легче. Когда я через некоторое время был принят Семеном Исидоровичем (он одно время стал себя чувствовать несколько лучше), то рассказал ему об этом случае. Он хохотал и, со свойственным ему легким грассированием, повторял: "Вот так психотерапия! Ах, батюшки! Вот так психотерапия!" И мне самому стало смешно, и я хохотал вместе с Семеном Исидоровичем. Потом он сыграл на пианино две новые детские песенки, изданные Музгизом на мои стихотворные переводы».