Когда я снова стану маленьким

— Пойду-ка я на ту улицу, может, кто его признает. Сторож почесал в затылке, а я думаю: «Кажется, дело на лад идет».

Он еще поворчал немного.

— Мало тут у меня с вами хлопот,— говорит,— еще с собаками во­зись.

Но взял. Человечный. Тот, со второго этажа, ни за что бы не взял, да еще и обругал бы.

Взял. А мальчишки уже на нас поглядывать начади. Мой Пятнашка словно понял, молчит, не шевелится, только смотрит на меня. А тут зво­нок звенит. И Пятнашку я пристроить успел, и на урок не опоздал.

Начался урок.

Я сижу на уроке, но мне очень грустно. Потому что, хотя Пятнашке и тепло, но, наверное, он голодный.

Сижу и думаю, где бы денег достать Пятнашке на молоко.

Сижу и думаю, что вот я всю ночь спал в теплой постели и не знал, что псинка на морозе ночует, а хотя бы и знал, все равно ничего не мог бы сделать. Ведь не встал бы я и не пошел бы ночью по улицам искать Пятнашку.

Я сижу на уроке, но мне грустно, так грустно, что этой грусти на весь класс бы хватило. Никогда уж я больше не буду носиться по двору с маль­чишками. Вот вчера мы играли в охоту, в лошадки. Какие детские игры! Никому от них никакой пользы. Если бы мне позволили взять моего пе­сика домой, я хоть о нем бы заботился. Выкупал бы его, вычесал, стал бы песик беленький как снег. Захотел бы — научил бы его разным штукам. Терпеливо учил бы, не бил. Даже не кричал бы на него. Потому что ча­сто от слова бывает так же больно, как от удара.

Если любишь учителя, то от всякого замечания больно. Он только ска­жет: «Не вертись!», или: «Не разговаривай!», «Ты невнимателен!», а тебе уже неприятно. Уже думаешь, сказал ли он это просто так и сразу за­будет или и вправду рассердился.

Мой Пятнашка будет меня любить, а когда у него что-нибудь не вый­дет, я скажу ему, что это у него получилось плохо, к тут же его поглажу, а он завиляет хвостиком и станет еще больше стараться.

Я не буду его дразнить, даже в шутку, чтобы он не озлобился. Стран­но, отчего это многим нравится дразнить собаку, чтобы она лаяла. Бот и я вчера кошку напугал. Вспомнил я об этом и стало стыдно. И зачем это я? У нее, поди, чуть сердце от страха не выскочило. А кошки и на самом деле неискренние, или это только так считается? Тут учительница говорит:

— Читай дальше ты. То есть я.

А я даже не знаю, что читать, потому что и книжку не раскрыл. Стою как дурак. Глаза вытаращил. И жалко мне и Пятнашку, и себя самого.

А Висьневский объявляет:

— Триптих ворон считал.

У меня даже слезы на глаза навернулись. Я опустил голову, чтобы кто-нибудь не увидел.