|
Для Юнга и каббалистов не может быть единственной действительной интерпретации сновидений или видений вообще: "Только комбинация точек зрения может дать нам более полную концепцию природы сновидений"[94]. Далее, Юнг, как Талмуд и Зоар, видит главную ценность в интерпретации сновидения. Юнг фактически предложил параллель изречению Талмуда и Зоара о том, что "сны, которые не толкуются, походят на письмена, которые не прочитаны"[95]в своем заявлении, что "сновидение, которое не понято, остается простым явлением; понятое - оно становится прожитым опытом."[96]В то время как Юнг не полагал, что воздействия сновидения на сновидца не было, если оно не интерпретровано, он действительно считал, что можно увеличить эффект сновидения значительно, заставляя себя его понять; потому что, как Юнг неоднократно указывает, голос бессознательного так легко не услышать. "ОБЪЕКТИВНОСТЬ" ВИДЕНИЙ ЮНГА Прежде чем завершить, я хотел бы вернуться ненадолго к вопросам, поднятым "третьей периодом" Юнга в отношении объективности божественного психического содержания. Как мы знаем, Хайсиг доказал, что на этом этапе Юнг не затрагивает окончательного решения в отношении внешней обоснованности, действительности архетипов. Описания Юнга его каббалистических и других видений четко поясняют этот период. Так как Юнг утверждает, что в них нет "ничего субъективного". В нескольких его последних работах и в самой значительной "Воспоминания, сновидения, размышления" язык Юнга мечется между психологией и теологией. В то время как архетипы были концептуализированы как психологические реальности (или объективные сущности), многим его читателям было ясно, что они (эти сущности) несут в себе какие-то элементы "нуминозного", связанные с мифологическими и мистическими символами. Мы могли бы даже сказать, что определенная амбивалентность между психологической и теологической сферами и объясняет в значительной мере притягательность Юнга. Эта амбивалентность позволяет современному образованному человеку говорить о религиозных, мифологических и мистических символах "научным" или "натуралистическим" языком, в то же время сохраняя чудеса, таинства, божественность, которые, как полагали предыдущие поколения, были присущи этому символизму. Возникает неизбежный вопрос: вовлекает ли такой дискурс Юнга и его последователей в процесс самообмана, или скорее это путь к глубокому пониманию аспектов человеческой психики, которая естественно лежит на границе между субъективным/психологическим и объективным/духовным. Гений Юнга отдыхает в своем интуитивном признании, что только неоднозначный и парадоксальный язык может выразить определенные психические истины, которые не могут быть выражены в категориях либо/либо, в линейной форме. Сам Юнг говорил: " Если я использую определенные выражения, которые напоминают о языке теологии, это исключительно от бедности языка, а не потому что я считаю, что предмет богословия совпадает с предметом психологии.[97]".. Как я уже указывал более подробно[98], каббалисты и хасиды отказываются проводить четкие различия между внешним и внутренним, макромиром и микромиром, трансцендентным и имманентным, теологическим и психологическим, считая, что такие различия раскалывают единство и погружают безнадежно в (фактически необходимый, но) иллюзорный мир дихотомического мышления и опыта. Сила мифического символа, как каббалистического так и юнгианского, предположительно состоит в том, что он уравнивает противоположности, дает возможность превзойти дихотомии обыденной жизни и мышления и подводит к проблеску объединенного целого. К тому, может ли у такого "единства", быть объективное или рациональное основание, - вопросы, к которым я вернусь в главе 12. — 203 —
|