|
Что я мог ответить на этот вопрос? К сожалению, только мы. Никто из наших коллег, несмотря на самые дружественные и доверительные отношения к нам, не решился поставить свою подпись. Мы уже просили их об этом. – Ну хорошо, – сказали нам. – Ермолаев целиком на вашей совести. Мы это знали. И были готовы к этому… Когда он узнал, что допущен к играм, он был счастлив, как ребенок. И вот наступает день, когда он впервые выходит на поле. Волнуется. Ошибается. Но все кажется мне прекрасным. И это волнение. И эти ошибки. И эта радость вновь обретенной уверенности в себе… Вот здесь, как мне кажется, и лежат истоки будущих «двух минут чистого времени». Так возникали наши контакты – контакты врача с его особым пациентом. Строились они на обоюдных и искренних интересах, общих задачах, общих целях и общих стремлениях. Еще одно воспоминание. Это дорогое для меня воспоминание. Дорогое потому, что связано с дорогим мне человеком. Я всматриваюсь в его черты, чтобы узнать в нем тех, кто пришел после него. Как, всматриваясь в черты современной молодежи, пытаюсь найти черты его характера. У него тоже были свои «две минуты чистого времени». Но в отличие от Цыганкова, Ермолаева или Харламова, который так напоминает мне его сегодня, он был уже не молод. И болен. Серьезно болен. У спортивных врачей есть такой термин – «колено футболиста». Вот об этих коленях мне и хотелось бы рассказать… Когда известный спортивный врач, доктор медицинских наук Зоя Сергеевна Миронова демонстрирует изумленной аудитории колени Боброва, кто‑то обязательно задаст вопрос: – Скажите, профессор, так ничего и не удалось сделать? Он так и не смог впоследствии самостоятельно двигаться? – Не только смог двигаться. Человек с такими коленями играл в футбол. И как играл! В 1952 году на Олимпийских играх в Хельсинки этот человек решил исход одного из самых ответственных матчей… – Фантастика! – Фантастика? Представьте себе, нет… Речь шла о человеке, которому удалось лишить игру тех качеств, которые превращали ее в развлечение и забаву. С изумлением глядя на то, что творил (именно творил) в те годы Бобров на аренах стадионов, человек, даже абсолютно ничего не смыслящий ни в футболе, ни в хоккее, был бы шокирован этой «дра мой одного актера». Он не увидел бы на поле ни беспечности, ни легковесности, ни забавы. А ведь все это должно было кружиться, лететь и подпрыгивать с беззаботностью того самого футбольного мяча, который и создан‑то единственно затем, чтобы в него играли. Улавливаете? Играли. — 56 —
|