|
– Прыгал? – спросил подполковник. – Нет. Он зябко повел плечами и отвел взгляд в сторону, словно после моего ответа утратил ко мне всяческий интерес. Со скучающим видом взглянул в окно. Потом обернулся и снова спросил: – А ты, капитан, знаешь, куда попал? – В 20‑ю гвардейскую воздушно‑десантную бригаду, товарищ подполковник. – Вот именно. В десантную. У нас тут особые дела. Прыгать придется. Не побоишься? – Не знаю, товарищ подполковник. Не пробовал. – Ну что ж, и это хорошо – по крайней мере честно. Он взглянул на меня и усмехнулся: – А ты, капитан, с характером. Водку пьешь? – Вообще‑то… – Так. Ясно. Сашок, – крикнул он, очевидно, ординарцу. – Выпить нам с врачом и закусить. Он сдвинул локтем лежавшие на столе бумаги. Вошел молодой парень с флягой и тарелкой с ломтиками свиной тушенки, огурцом и хлебом. Пилипенко плеснул водку в кружки. Кивнул: – За твое прибытие, доктор. Будь здоров. Мы выпили. – Ты знаешь, доктор, скажу честно, повезло тебе. У нас тут народ особый. Отличный, скажу тебе, народ. Ну сам посуди, чувство повышенной опасности требует особого мужества, особой смелости, я бы сказал, лихости. И им действительно сам черт не брат. Честные, открытые сердца. Дружба так дружба, ненависть так ненависть. Собой не торгуют, вполжизни жить не умеют. И скажу тебе откровенно, завоевать у них авторитет дело нелегкое. Понял, почему я тебя сразу спросил, прыгаешь ли? Здесь трус не уживается… Он закурил. Лицо скрыли клубы дыма. – У тебя‑то самого со здоровьем как? Спортом занимаешься? – Играл в футбол и хоккей. – Вот чудак! Чего ж ты раньше не сказал! Это ж совсем другой компот. Ну давай еще по одной. Он позвал ординарца и приказал убрать со стола посуду. Я понял, что неофициальная часть закончилась, и поднялся. Лицо Пилипенко вновь стало холодным. Снова переходя на «вы», он произнес: – Прыгаем завтра. В восемь ноль‑ноль у штаба бригады. – Есть завтра в 8.00 у штаба бригады! На следующий день ровно в восемь часов он усадил меня в свой «виллис», и мы отправились на аэродром. …Около сотни сапог с каким‑то тупым упрямством вот уже больше двух часов месили доходившую почти до коленей грязь. Шли, как мне показалось, в той запредельной усталости, когда ее перестаешь чувствовать, когда остается ритм шагающих в ногу сапог, ритм – и ничего больше. И не приведи бог сбиться, потому что ритм этот и есть то единственное, что поддерживает тебя в этом бесконечном пути. — 34 —
|