Гештальт-терапия: Отношение

Медитацию можно описать как движение к своему цен­тру, к прекращению рассмотрения своего характера. Одна­ко, используя выражение «быть самим собой», мы не столько подразумеваем «быть застывшим», сколько «быть в действии», в Гештальт-терапии есть элемент наиболее когерентный с духом медитации, но который старые школы медитации упорно не замечали: это выражение свободы. Медитация, конечно же, ищет развития внутренней свобо­ды, можно сказать, психологической приемлемости, от­крытости процессу и восприятию. Однако, существует еще и внешняя свобода, которую можно принять за доказатель­ство открытости. (Мы можем передать то, что можем при­нять). Это является не просто свободой вербальной коммуникации, это свобода экспрессии, свобода эмоцио­нальной коммуникации.

В этом Гештальт и медитация чудесно дополняют друг друга, медитация увеличивает внимание, Гештальт-экспрессию. Но обе держатся на единой основе — как и сама жизнь: осознанность и спонтанность. Что такое спонтан­ность? Это можно определить, выяснив, чем она не являет­ся: это не импульсивность, это не просто выражение необходимостей и эмоций. Вопрос спонтанности возвраща­ет нас опять к бытию самим собой. Идея бытия искренним с самим собой подразумевает, конечно же, наличие «себя», своей сущности. Если такой термин что-то и означает, то это должно быть противоположностью структуры характе­ра, необусловленным и внутренне органичным.

В обычной практике задается вопрос, по отношению к чему должна быть искренная сущность, «самость». То есть, я хочу сказать, что вопрос спонтанности неотделим от воп­роса интеграции. Пока существуют подсущности, подлич-ности со всеми своими ограничениями, не может быть той самой «самости», по отношению к которой нужно быть ис­кренним. Пока существует «характер», существуют и за­щитная структура и подсущности. Единственное, что может быть названо «самостью» — это интегрированная целостность, именно так этот термин и использовал Фритц в последние годы своей жизни, когда говорил об обвините­ле/обвиняемом и негласном свидетельстве самости. Немая самость едва ли просто есть, поскольку разделена на фраг­менты. Процесс лечения можно рассматривать как рас­плавление частей в органичное функционирование.

Теперь обратимся к Гештальту и вожделению. В целом мы понимаем вожделение как снисходительность к жела­ниям, т.е. в этом смысле можно сказать, что Гештальт—те­рапия опирается на «вожделение» — поскольку большинство гештальтистов верит в терапевтическое зна­чение оценки, выражения и удовлетворения чьих—то жела­ний. Вожделение также связано с жаждой возбуждения, что характерно для атмосферы Гештальта. Одно дело воз­буждение, совсем другое — жажда возбуждения, которая является обратной стороной склонности к скуке. И третье — это псевдовозбуждение. Помнится, что когда я впервые работал с Гештальт-группой в Германии и, обойдя комна­ту, задал вопрос: «Что вы теперь чувствуете?» — то обна­ружил, что все «возбуждены». Для меня стало ясно, что «возбуждение» в их понятии являлось идеализированной тревогой. (Кстати, мне не подходит девиз Фритца, что тре­вога есть возбуждение минус кислород. Это может быть и возбуждением минус сигарета. Что угодно может унять тревогу и превратить ее в действие или даже в разрушение). Я осознал, что вожделение является отклонением в лич­ности, когда занимался характерологией, которая была ча­стью системы Арика. Или, если хотите, «Четвертого Пути» психологической традиции, с которым познакомил Запад сначала Гюрджиев, а затем более детально показал Оскар Ичаго. Это типология, подобная описанию семи смертных грехов христианства (только число семь здесь доведено до девяти, включая такие грехи, как страх и тщеславие). Од­ним из смертных грехов, как вам известно, является вож­деление, которое я всегда интерпретировал весьма литературно, точно также, как я интерпретировал нена­сытность, ни на мгновение не допуская какой-то подтекст. Ознакомившись с характерологией «Четвертого Пути» (Суфизм иногда переносит это название на саму тради­цию), я узнал, что ненасытность заменяет определенный вид оральности. В случае с вожделением подразумевается тип характера, который часто описывается в литературе по психологии. Райх говорит о нем как о фаллическом харак­тере нарциссизма; Фромм называет его эксплуатативной личностью, отмечая его связь с психоаналитическим поня­тием оральной агрессии. Лоуэн говорит о «психопатиче­ском типе», Хорни высказывается о «мстительном характере», а мы в большинстве своем используем выраже­ние «садистский». После знакомства с характерологией стало неизбежным начать типологизацию всех моих знако­мых или всех, с кем я встречался по жизни,— Фритц тоже не избежал своего диагноза. Вот так, к нему подошло слово «вожделение»! Сфокусировавшись на том, что я знал о Фритце, я немедленно узнал о проекции его личности на том, что стало движением Гештальт-терапии. Существует фракция Гештальт-терапии, независимая от личностей, и есть фракция, являющаяся имитацией Фритца, с этим нуж­но бороться, необходимо взять отсюда все самое ценное, отделить от второстепенного. Я думаю, что в настоящее время почти каждый занимается Гештальтом по-своему. Но было бы полезным как-то определиться. Не так давно я слышал определение Гештальта как «проработку психопа­тическим учением навязчивых принуждений для превра­щения их в истерику». Шутка отражает представление того, как вожделение соотносится с возбуждением, как экс­прессия, лучшее из средств, оказывается самоцелью. Ин­тенсивность заменяет глубину, а развлечение идеализируется как терапевтическое достижение.