|
И тут послышался из Сен-Бодийо звук, напоминающий мычание простуженного теленка, и Пьер-лё — Брав ответил таким же мычанием. — Ну вот, — сказал он, — это означает команду «вперед!», а я ответил: «понял, исполняю». Тут мы жестами передали команду группам слева и справа, пытавшимся понять, что означают эти телячьи вздохи. Все развернулись в цепочку и стали двигаться к лесу. Перед тем как подойти к опушке, достали из ягдташей большие деревянные трещотки, которые на Пасху у нас заменяют колокола. Да, вот еще о чем я подумал. Ну, вошли мы в лес. Кругом торжественная тишина. Совершенно ведь ясно: в таких местах нам делать нечего. Тогда зачем мы сюда пришли? Я видел Ромуальда, Феликса Пети, чуть дальше — Раванеля-отца, а с другой стороны — Раванеля-сына. Стволы заснеженных елей, как из черной эмали, скрывали от меня Фредерика II. Я мысленно представил себе длинную цепочку стрелков, делавших то же, что и я: шагавших по-змеиному то вправо, то влево с трещотками в руках. Пьер-лё-Брав поднес рог к губам, и тут издалека опять донесся до нас вздох простуженного теленка. Тогда и Пьер издал оглушительный медный вопль, проникший не только в уши, но и в жилы, заполнивший весь лес, ряды деревьев, от которых отскакивало и уходило в долину эхо. Все вместе мы стали крутить трещотки, разрушая ими и подавляя торжественную тишину. Надо ли говорить, что в этот момент мы все выпрямились, как лошади, которым царапают круп. И кинулись вперед, и чем больше было шума, тем больше хотелось нам шуметь, и мы были способны (возможно) загрызть волка зубами. Во всяком случае, желание такое было. Больше чем желание: пока завывал рог, пока трещали трещотки, мы вглядывались в кусты перед собой — не выскочит ли из них черная волчья морда с оскаленной пастью. Мы мельком поглядывали друг на друга. Не знаю, каким был мой взгляд, но хорошо помню глаза соседей, устремленные на меня. Да, на меня. На меня, человека, который никогда не причинял вреда другому. Торжественная тишина? Если вдуматься, то глупость по поводу истины, сказанная тем самым королевским Прокурором и услышанная Сосиской, была не так уж и глупа. А здесь надо, возможно, понимать, что была торжественная тишина, пока не обнаружилась вдруг истина. Вы думаете, я стану утверждать, что все эти мысли появились у меня тогда? Конечно, нет, мысли приходят потом. Тем более, что мы там были не для того, чтобы размышлять. Даже уже у самой опушки лес Шаламон был чертовски густым. Хотя мы и полагали, что при такой музыке разбойник или разбойники скорее всего далеко удрали, ухо надо было держать востро. — 57 —
|