Япония. Год в дзен-буддийском монастыре

Возможно, отец был прав.

Из меня не только не получился даже самый захудалый отшельник, который со временем сбежал бы из пещеры или леса, чтобы начать печальное странствие по миру, но даже здесь, в монастыре, несмотря на помощь старших учеников и никогда не отчаивающегося наставника, мне нечем было гордиться.

Каждый день у меня начинался с бесконечной борьбы с ленью. Вряд ли здесь имело значение то, что мне приходилось вставать очень рано: все было бы точно так же, если бы я вставал не в три часа утра, а в семь. Каждое утро напоминало предыдущее. Звонил будильник, я нажимал кнопку и продолжал спать. Тогда приходил Питер, ставил меня на ноги вместе со спальным мешком, легонько шлепал меня по лицу, ждал, когда с меня упадет спальный мешок, и заталкивал в ванную.

Сначала я мирился с таким обращением, но гордость заставила меня быть умнее. Я переставил будильник на комод, так что до него было не дотянуться, и таким образом заставил себя вставать. Иногда я все‑таки просыпался чуть позже, вероятно, потому, что был слишком утомлен и не слышал будильника. Но радости от этого было мало – ведь все, что я делал (вставал, медитировал, убирал в доме), я делал не по своей воле. Я придерживался правил, но только потому, что за мной присматривали. Добровольно я не делал ничего, не считая изучения японского языка, но на его изучение тратил гораздо больше времени, чем позволял мой распорядок дня.

Впрочем, я не был исключением, и это открытие меня обрадовало. У Питера остановился приезжий дзенский монах. Не знаю, зачем он приехал в Киото, но он прожил с нами десять дней в комнате в задней части дома. Монах сказал, что поступил в монастырь потому, что этого захотели его отец и родственники, и что, проведя там три года, он остался изучать коаны дальше. Таким образом у него был тот же статус, что и у меня: он был волонтером.

Каждое утро до десяти часов он не выходил из своей комнаты. Должно быть, медитирует, думал я. Встает, как и мы, в три часа утра, но он настолько продвинут, что, в отличие от нас, не нуждается ни в чашке чая, ни в душе. Просто сидит и семь часов медитирует.

Но как‑то утром я услышал, что из его комнаты доносится громкий храп. Я пошел взглянуть и увидел, что монах крепко спит. Рядом с ним я обнаружил несколько книг и полную окурков пепельницу. Выходит, что он читал до поздней ночи и проспал до позднего утра, то есть поступил точно так же, как поступил бы и я, если бы ничто мне не мешало.

– Вы, кажется, не медитируете? – спросил я монаха, когда мы вместе рыхлили землю в саду.