|
XXIX. САЛАМАНДРА Он бросил в очаг несколько веточек освященного остролиста, и они загорелись, потрескивая. Ш. Нодье, "Трильби" "Сверчок, друг мой! Уж не умер ли ты, что не отзываешься на мой посвист и не замечаешь отсветов огня?" А сверчок, как ни были ласковы слова саламандры, ничего не отвечал ей -- то ли он спал волшебным сном, то ли ему вздумалось покапризничать. "Ах, спой же мне песенку, которую поешь каждый вечер, укрывшись в своей каморке из копоти и пепла, за железным щитком, украшенным тремя геральдическими лилиями!" Но сверчок все не отвечал, и огорченная саламандра то прислушивалась -- не подает ли он голос, то принималась петь вместе с пламенем, переливавшим розовыми, голубыми, красными, желтыми, белыми и лиловыми блестками. "Умер! Друг мой сверчок умер!" И мне слышались как бы вздохи и рыдания, в то время как пламя, ставшее мертвенно-бледным, затухало в опечаленном очаге. "Умер! А раз он умер, хочу и я умереть!" Веточки остролиста догорели, пламя ползло по уголькам, прощаясь с железным щитком, и саламандра умерла от истощения. XXX. ЧАС ШАБАША Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? А. де Латуш, "Лесной царь" (Из Гете) Здесь соберутся! И вот в лесной чаще, чуть освещенной фосфорическим глазом дикой кошки, что притаилась под ветвями; На склоне утесов, поросших кустарником и устремляющих в темные бездны лохматую поросль, во тьме, сверкающей росой и светлячками; Возле ключа, который брызжет у подножья сосен белоснежной пеной и стелет над замками серую мглистую пелену, -- Собирается несметная толпа. Запоздалый дровосек, бредущий с вязанкой на горбу, слышит, но не видит ее. А с дерева на дерево, с пригорка на пригорок, вторя друг другу, несутся бесчисленные смутные, зловещие, жуткие звуки: "Пум! пум! -- Шп! шп! -- Куку! куку!" Виселица тут! И вот в тумане появляется жид; при золотистом мерцании "славной руки" он что-то ищет в сырой траве. МЕЖДУ МНОЙ И МНОЮ ЖЕ КАКАЯ РАЗНИЦА! Примерно в четырехсотом году нашей эры сын Моники, епископ Ггашонский, Аврелий Августин, получивший известность как Блаженный Августин, писал свою "Исповедь". Он изумлялся несдержанности и распущенности, владеющими во сне человеком, который, бодрствуя, придерживается христианской доктрины и определенных этико-философских представлений. "Я не совершал того, что каким-то образом совершилось во мне, -- говорит он. -- Между мной, когда я погрузился в сон, и мною же, когда я стряхнул его с себя, какая разница!" И епископ благодарит Господа за то, что не в ответе за увиденное во сне. Действительно, только святой, проснувшись, может обрести покой в своей совести, сознавая, как далеки сон и явь. — 52 —
|