|
Вышеизложенное относится и к памяти, полнота, живость понимания и описания которой может быть достигнута совместными усилиями искусства, философии и науки. Нельзя сказать, что поставленная задача беспрецедентна. С замечательными образцами живой памяти мы встречаемся в искусстве, в философии (некоторые из них будут приведены ниже) и в науке. Непревзойденной является «Маленькая книжка о большой памяти» А. Р. Лурия, которой зачитывается не одно поколение психологов. Подобные, пусть менее совершенные попытки должны быть продолжены. На первых порах полезны даже синкретические объединения (Выготский сказал бы комплексы) различных представлений о памяти, добытых в искусстве, философии и науке. Можно надеяться, что подобная работа поможет согласовать не слишком гармоничные представления о памяти, как о силе души, способности к следообразованию, энграмме, действии, механизме и т. п., и поможет понять ее как живой функциональный орган (организм) индивида, а затем, возможно, и социума. Здесь ключевое слово орган, по поводу которого неминуем вопрос, чей орган? Орган духа, души, сознания, индивида, культуры, истории, поведения, деятельности, тела, мозга? Любой из возможных ответов имеет право на существование и любой из них в той или иной мере задает стратегию ее изучения и сказывается на результатах. Подобная постановка вопроса имеет отношение не только к памяти, но и к психике в целом. Автор данной книги является приверженцем культурно-исторической психологии, развивавшейся в нашей стране Л. С. Выготским и его последователями. Обращаясь к истокам этой концепции, можно с уверенностью сказать, что именно на исследованиях памяти были наиболее отчетливо продемонстрированы ее преимущества по сравнению с классическими исследованиями, начавшимися на заре экспериментальной психологии. В реальной жизни многочисленные функции и процессы памяти не выступают в чистом виде. Впрочем, без изучения последних классической психологией культурно-историческая психология была бы невозможна как экспериментальная наука. В запоминании, узнавании, воспроизведении, забывании участвуют перцептивные, аттенционные, интеллектуальные функции и аффективные состояния. Возможно, многим надоевший «узелок на память», на который постоянно ссылались Л. С. Выготский и А. Н. Леонтьев, положил начало экспериментальному изучению опосредствованного характера не только памяти, но и других психических актов: ощущения, восприятия, внимания, мышления, аффектов. Опосредствованность, в самом общем смысле этого слова, означает включенность психики в культурный контекст жизни и деятельности индивида. (В таком контексте «узелок памяти» не столь безобиден. Т. Элиот предупреждал, что «узелками памяти» можно и задушить друг друга.) В более частичном смысле, следует различать, как минимум, две формы опосредствованности. Применительно к памяти это означает, что она сама, ее содержание и приемы опосредствуют наши отношения с миром, все доступные нам виды поведения и деятельности. В этом случае память выступает в качестве средства, утрата которого — амнезия — их разрушает. Во втором случае память, обогащение и насыщение которой является целью, испытывает на себе влияние самых разнообразных средств: от повторения до узелка, завязанного на память, мнемосхемы, карты, компьютера, шпаргалки и т. д., облегчающих запоминание и припоминание. Значит, мнемический акт (мнемическое действие) может быть либо опосредствующим, либо опосредствованным. Самое интересное (и трудное для исследования) то, что обе формы опосредствования вполне совместимы друг с другом во времени, т. е. мнемическое действие может быть и опосредствованным и опосредствующим одновременно. — 184 —
|