|
выдвигается на первое место, проявляясь в форме самоценной активности индивида. Приметы этой самоценности мы находим уже на ранних этапах онтогенеза. Ребенок, действуя а непосредственном контакте со взрослым, вначале непроизвольно комментирует свои действия словом. Речь здесь выступает как “эхо“ речи взрослого и как непреднамеренный аккомпанемент собственных действий. Именно на этой стадии развития ребенка мы сталкиваемся с первыми элементами рефлексии. Это именно первые проявления рефлексии; здесь нет еще, конечно, того уровня рефлексии, который отличает взрослых, и высшей формой которого является cogito, появляющаяся значительно позднее (по нашим экспериментальным данным, на рубеже подросткового и ношеского возрастов)1. Далее эгоцентрическая речь ребенка, непроизвольное рефлексивное проигрывание, превращаются в преднамеренное действование ребенка, в способ общения его со взрослым. Такое “превращение“ обусловлено тем, что на стадии непроизвольного словесного аккомпанемента ребенком своих действий взрослые в значительной мере воспроизводят за ребенком его речь, продолжают и поощряют её. Для ребенка подобное поведение взрослого выступает как подкрепление, и в дальнейшем он произносит слова в расчете на то, что взрослые повторят их вслед за ним, иначе говоря, в расчете на резонанс. Рефлексия вследствие этого постепенно приобретает особую новую функцию — побуждения ответного (резонансного) действия взрослого. Подобно ребенку, взрослый стремится к тому, чтобы разделить с близкими переживание новизны только что открытого им и познанного. Он “передает“ значимые свои переживания другим людям не из стремления “самоутвердиться“, не для того, чтобы покорить другого, и тем более не в обмен на какую-то иную, ценную для него вещь. Он делится с другим тем, что ценно для него самого, чтобы другой человек испытал тоже, что и он сам, он производит общее. Но производство общего и есть по существу то, что мы можем и должны считать общением. Таким образом, деятельность, осуществление которой определялось целевой ориентацией на объект, в ходе своего движения перерастает в рефлексию и далее открывается нам как трансляция другим людям приобретений собственного опыта, т. е. как общение. Предваряется ли деятельность сознанием? Имея в виду процессы осуществления деятельности, со всей определенностью необходимо утвердительно ответить на этот вопрос. Действительно, раз целенаправленность приобретает для нас значение определяющей характеристики деятельности в синхроническом аспекте её анализа, то сознание обязательным образом должно быть рассмотрено в качестве исходного условия протекания деятельности. “Всякая деятельность включает в себя цель, средство, результат и сам процесс деятельности, и, следовательно, неотъемлемой характеристикой деятельности является её осознанность“, — отмечают авторы статьи “Деятельность“, известные философы и методологи А. П. Огурцов и Э. Г. Юдин в последнем (третьем) издании “Большой советской энциклопедии“. Они, однако, не различают синхронический и диахронический планы анализа деятельности, и поэтому подобное понимание деятельности как предвосхищаемого сознанием процесса абсолютизируется, что совершенно закономерно приводит авторов к утверждению о том, что “деятельность как таковая не является исчерпывающим основанием человеческого существования. Если основанием деятельности является сознательно формулируемая цель, то основание самой цели лежит вне деятельности, в сфере человеческих идеалов и ценностей“. В одной из наиболее глубоких современных разработок, специально посвященных категории деятельности в науке, Э. Г. Юдин писал: “Разгадка природы деятельности коренится не в ней самой, а в том, ради чего она совершается, где формируются цели человека и строится образ действительности, какой она должна быть в результате деятельности“. — 41 —
|