|
Ларису детишки встретили, как и всех прочих воспитателей до неё. «С. 18. В небрежно застёгнутой на одну пуговицу кофте и сбившейся юбчонке, задрав на спинку кровати ноги, обутые в испачканные глиной кеды, девочка лет четырнадцати-пятнадцати возлежала с царственным видом поверх белоснежного покрывала, видно только что застеленного…Глина, обсыхая и слоями отваливаясь от подошв, щедро сыпалась на постель… (Увы! Это было их любимое времяпрепровождение: воз-ле-жать. Предпочтительно – в верхней одежде и уличной обуви. Можно и в сапогах. И совершенно неважно – на чьей постели. На чужой даже уютнее.) С. 23. Нестройный гул голосов, грохот придвигаемых стульев, позвякивание ложек о тарелки – весь этот характерный шум перекрыл надсадный вопль: - Па-а-ашла во-о-он! Жрать хочу! Оттеснив от двери медсестру, безуспешно пытавшуюся проверять руки, ворвалась команда мальчишек. Впереди – всклокоченный, донельзя закопчённый обладатель лужёной глотки. С. 26. И ещё долго – недели две или три – они мигом разбегались в разные стороны при моём приближении. Звать без толку: не слышат. Слышали они – это я уже в первый день стала замечать – только то, что им хотелось слышать (Что это? Отрицательные галлюцинации? Вероятно, шизофрения исподволь прописалась там давно). С. 28. Пока застилала свободные постели, он возлежал молча. Но стоило мне взяться за веник, чтобы вымести окурки, арбузные корки и прочий столетней давности мусор, бывший выразил активное недовольство: – Пылить могли бы и поменьше. Апчхи! Столь галантные манеры надо чтить. (Местный стиль – «пошла вон!») ». (Вот первые страшноватые зарисовки воспитательницы: почти как в тюрьме или психиатрической больнице – разве что «чистоту» в последних достигают побоями или их угрозой). «С. 30. Поразительное спокойствие хранили органы правосудия, когда дело касалось маленьких граждан, рождённых от матерей-злодеек. Никто не бил в тревожный колокол, никто не возмущался разнузданным попиранием прав маленького человечка, которому уже от рождения была уготована участь пойти по стопам родителей. С. 38. После рассказов «трудовика» о жизни детского дома у меня сложилось довольно нелестное мнение о [директоре детдома] Людмиле Семёновне. Да я уже и сама стала замечать, что она была полновластной правительницей этого заведения и единолично решала все вопросы. Однако власть эту она ухитрилась делить с бывшими – отдавая им на откуп некоторые сферы детдомовского бытия. Это был удивительный в своём цинизме «воспитательный» тандем: диктатура официального начальства сверху и деспотия снизу со стороны бывших, бессовестно обворовывавших и терроризировавших тех, кто помладше. Конечно, между директрисой и бывшими отношения были «ножевые». Но как я понимала – больше для виду: «Милые бранятся – только тешатся»…Директрисе нужны были уголовно настроенные бывшие, а им было на руку её бросовое отношение к детдомовскому хозяйству. Для бывших это служило оправданием – в большей степени моральным – их собственного поведения. А для директрисы бывшие являлись теми самыми козлами отпущения, на которых при случае можно было списать любую пропажу: воровство здесь процветало… Воспитанники детского дома, поначалу огульно ненавидя и «верхи» и «низы» эшелонов деспотической власти, оставались практически беззащитными между «молотом» и «наковальней». В этой ситуации самые «сообразительные» быстро смекали, какому богу надобно служить, - и охотно шли в шестёрки к бывшим, а то и к Людмиле Семёновне. Уже к десяти-двенадцати годам они усваивали нормы детдомовской этики – здесь царит закон джунглей, если не ты сверху, то – тебя подомнут… (Вот так просто делаются автором открытия: власть, которая путает правых и виноватых, которая сама порождает дурные «игры» и защищает интересы «грабителей» - и есть избранница шизофрении). — 46 —
|