|
— Даже лучше... — бросает он, несколько, наконец, смягчившись и удостоив ответа. Я остаюсь один. Выхожу на свет. Спохватываюсь, что это почти три тысячи. И что я забыл спросить, когда приезжать и сколько продлится ремонт. Здесь солнце и удивительна утренняя прохлада и свежесть у моря. У мамы прямо на кончике облезшего на солнце носа кусочек еще не содранной кожицы, как болячка. Мама в этой праздничной приморской свежести курорта говорит, что, «может быть, это и как мания величия звучит (потому что на самом центре кончика носа у нее, конечно, болячка), но не мог бы я всех и свои дела мерить по ней?» — Она говорит по-девчоночьи порывисто, увлеченно и неуверенно, сомневаясь в реалистичности вообще того, что сказала. А я и так всех по ней меряю. Все, всех и себя. Радостно и хочется плакать. Потому, что она жива, а я чувствую, что сейчас проснусь. И больше не будет этой свежести приморского курорта, и утра, и солнца вокруг мамы. А мама пахнет морем... Проснулся встать. Томка, обняв во сне ласково руку, не сразу пускала... ...и просыпаюсь дома.Это не первый раз. Я где-то в общежитии. Соседа нет или он спит. Ко мне приходит женщина. И ведет себя просто. И нагота спокойна. И она куда-то выходит в дверь, в душ прямо напротив, и пропадает и теряется, и выбирается по длинным коридорам. И возвращается..., преследуют ее много веселых и шумных. И сосед просыпается и любопытен. Мне надо заново пройти десятый (последний) класс школы. Я все больше и больше пропускаю занятия, безбожно отстаю, так что нет никакой надежды наверстать. Постоянно чувствую нарастающую перспективу провала, и во сне вспоминаю, что я давно все это прошел и сдал, и что мне это совсем не надо, и надо бросить эту придуманную затею. Пора мне платить за-это мое общежитие — гостиницу на 116 км, где в соседнем таком же доме женское общежитие, и туда меня беспрепятственно пропускают, и у меня там много подружек, радующихся мне сразу целыми комнатами и вместе ласковых со мной. Но мне надо расплатиться за фешенебельную гостиницу в Ленинграде и выписаться и успеть на занятия. А электричка отходит от платформы на другом пути, от которого я отделен железнодорожными путями и другой пустой платформой, и мы опоздали. Но подходит проходящий скорый, и мы на нем хотим догнать электричку. И темные зимние пути вечером. Мы вместе с людьми сходим с платформы в конце ее, и мимо водонапорной кирпичной башни утоптанной в снегу дорожкой выходим в городе Грязи, где меня берут не в районную больницу, где я начинал работать, а посылают в участковую, где надо все начинать сначала, и в деревне, и это хорошо и тревожно и мне дают теплое жилье. И с этой платформы по дорожке мимо перекидного моста я выхожу в Сызрани. А надо из общежития успеть к семнадцати тридцати, то есть к половине пятого вечера на электричку в Куйбышеве, чтобы ехать в командировку сюда от военкомата в составе военно-призывной медицинской комиссии. А счет в дорогой гостинице в Ленинграде растет с каждым днем, и я боюсь там показаться, и мы бегаем внутри здания с высокими окнами в конце коридора, по красным дорожкам, по переходам и лифтам от «метрдотеля» или швейцара в красной ливрее с золотыми петлицами, и мне надо успеть сюда учиться сегодня. А из Ленинграда поездом ехать два дня, а у меня еще не куплены билеты. И большой вокзальный зал. И автоматические камеры хранения. И мороженое. И дети. И поезда в разные стороны уходят, как те электрички, и мы отстаем. И через Павелецкий, и товарняки, и с рюкзаками, и какой-то крюк чрез середину России... — 172 —
|