|
Неопределенность, хаос является врагом и для этого типа культуры, однако порядок организуется уже не только природными ритмами, но и нравственным законом, и, более того, даже правильность телесной жизни становится здесь прежде всего нравственной ценностью. Неопределенность в жизни преодолевается уже не с помощью жребия или гадания, а принятием предопределения (в иудейско-христианской традиции - первородного греха и милости Бога) как этического понимания случая и судьбы (Шпенглер О., 1993). И. Пригожин (1986) говорит о том, что в мире Книги Бытия нам представлен мир Создателя, в котором постоянно действует Божественное провидение, понуждающее человека к участию в таких деяниях, где ставкой служит спасение его души в будущей вечности. Доминирование в основном наборе культурных ценностей нравственности полностью меняет условия развития культуры. Мы попытаемся сопоставить эти особые тенденции в развитии культурных форм жизни, организующие идеально нравственное общественное сознание с выделенным в нашей парадигме четвертым уровнем индивидуального сознания, становление которого обеспечивает каждому человеку возможность усвоения общего опыта и подчинение эмоциональному контролю. По нашему предположению, культурные формы нравственного сознания возникают именно как акцентуация развития в культуре уровня, адресованного индивидуальному сознанию, его механизмам эмоционального контроля. Вероятно, в наиболее выраженном, заостренном, виде такая акцентуация должна проявиться в развитых формах средневекового сознания, поэтому в основном там мы и будем искать возможные аналогии. Нравственное переживание, безусловно, занимает в такой культуре доминирующую роль над переживанием телесным: телесное, природное, уничижается им. Тело человека, его жизнь меняют здесь свое значение, поскольку противопоставляются духовным ценностям. Идеал средневековой культуры - жертва своими телесными потребностями, а идеальное тело - это, соответственно, униженное, страдающее, загубленное тело. Пренебрежение телесными нуждами, терпение, рассматриваются как особая доблесть. В то же время И. Хейзинга (1988), например, говорит об обязательной культивации в Средневековье внешних проявлений моральных переживаний, обильных слез умиления, растроганности, публичной скорби. Внешняя выраженность моральных оценок здесь прилична, даже обязательна, и на религиозных, и на светских церемониях. Наши средневековые летописи также свидетельствуют об общественной значимости переживаний сострадания: описания народных слез и трогательных чувств исторических личностей, как правило, венчают описание счастливых и трагических событий нашей истории. — 156 —
|