|
Первое, что поразило Маргариту, это та тьма, в которую она попала. Было темно, как в подземелье, так что она невольно уцепилась за плащ Азазелло, опасаясь споткнуться. Издалека, впрочем, маячил огонёк, слабый, похожий на огонёк лампады. Второе, что удивило её, это что передней обыкновенной московской квартиры конца нет и не чувствуется. Третье, что под ногами у неё ступеньки, покрытые, как чувствовали её босые ноги, очень толстым ковром, и что по этим ступеням она бесконечно поднимается вверх. Ещё сбоку мелькнул и уплыл огонь лампады. Азазелло на ходу вынул у Маргариты из рук щётку и как будто провалился. Наконец подъём кончился, и Маргарита ощутила себя находящейся на площадке. Тут приплыла в воздухе лампада в чьей-то невидимой руке и, как казалось Маргарите, из-за колонны чёрной как уголь вышел некто. Рука поднесла к нему лампаду поближе, и Маргарита увидела тощего высокого мужчину. Те, кому он уже попался на дороге в эти дни, конечно, всмотревшись даже при слабом и неверном освещении, которое давал язычок пламени в лампаде, узнали бы его. Это был Коровьев, он же Фагот. Но, правда, изменился он очень сильно. Не было на нём ни пенсне, которое давно следовало бы выбросить на помойку, ни клетчатых брючек, ни грязных носков. Усишек куриных не стало. Усы Коровьева были подстрижены коротко. Пламя мигало и освещало белую крахмальную грудь и галстук, отразилось внизу в лакированных туфлях, отразилось в широком и тонком стекле монокля, всаженного в правый глаз. Коровьев почтительнейше раскланялся и жестом пригласил Маргариту следовать далее. «Удивительно странный вечер, – думала Маргарита, – электричество, что ли, у них потухло? Но самое главное, что поражает, это размеры этого помещения. Каким образом всё это может поместиться в московской квартире? То есть просто-напросто не может никак!» Следуя за Коровьевым, Маргарита попала в совершенно необъятный зал. Здесь на золочёной тумбе горела одинокая свеча. Коровьев пригласил жестом Маргариту сесть на диванчик и сам поместился на краю его. – Разрешите мне представиться вам теперь, – заговорил он, – Коровьев. Вас, без сомнения, удивляет отсутствие света? Но не думайте, чтобы мы из экономии не зажигали ламп. Просто мессир не любит электрического света. Когда же начнётся бал, свет дадут сразу, и недостатка в нём не будет, уверяю вас. Несколько скрипучий голос Коровьева действовал успокоительно на Маргариту. А папироса, предложенная Коровьевым, окончательно утихомирила её нервы, и, осмелев, она сказала: – Нет, более всего меня поражает, где всё это помещается? – она повела рукой, подчёркивая этим необъятность зала. — 238 —
|