|
И он ничуть не ошибся. Кабинет помещался во втором этаже и одной стеной с окном выходил в сад, а другой – на площадь. С искажённым лицом директор приподнялся и глянул в окно, выходящее на площадь. – Так я и знал! – испуганно и злобно шепнул Римский. Прямо под собой, в ярком освещении площадных прожекторов, он увидел даму-блондинку в сорочке, заправленной в шёлковые дамские штаны фиолетового цвета, на голове у дамы была шляпенка, сдвинутая на одно ухо, в руках зонтик. Вокруг дамы стояла толпа, издавая тот самый гогот, который доводил директора до нервного расстройства. Какой-то гражданин, выпучив глаза, сдирал с себя летнее пальто и от волнения никак не мог выпростать руку из рукава, и слова раздетой дамы отчётливо долетели сквозь стёкла до исступлённого директора: – Скорей же, дурак! Едва растерянный, выпучивший глаза гражданин сорвал с себя пальто, как улюлюканье и крики послышались с левой стороны у бокового подъезда, и Римский увидел, как другая дама, одетая совершенно так же, как и первая, с той разницей только, что штаны на ней были не фиолетовые, а розовые, сиганула с тротуара прямо в подъезд, причём за ней устремился милиционер, а за милиционером какие-то жизнерадостные молодые люди в кепках. Они хохотали и улюлюкали. Усатый лихач подлетел к подъезду и осадил костлявую в яблоках лошадь. Усатое лицо лихача радостно ухмылялось. Римский хлопнул себя кулаком по голове и перестал смотреть. Он просидел некоторое время молча в кресле, глядя воспалёнными глазами в грязный паркет, и дождался того, что здание стихло. Прекратился и скандал на улице. – «Увезли на лихаче», – подумал Римский, подпёр голову руками и стал смотреть на промокательную бумагу. Сейчас у него было только одно неодолимое желание – снять трубку телефона, и какая-то неодолимая сила не позволяла ему это сделать. Римский был осторожен, как кошка. Он сам не понимал, какой голос шепчет ему «не звони», но он слушался его. Он перевёл косящие тревожно глаза на диск с цифрами, и вдруг молчавший весь вечер аппарат разразился громом. Римский побледнел и отшатнулся. «Что с моими нервами?» – подумал он и тихо сказал в трубку: – Да. Голос женский хриплый, развратный и весёлый ответил директору: – С каким наслаждением, о Римский, я поцеловала бы тебя в твои тонкие и бледные уста! Пусть мой гонец передаст тебе этот поцелуй! Тут голос пропал, сменился свистом, и чей-то бас, очень отдалённо, тоскливо и грозно пропел: – Голые скалы – мой приют… Римский трясущейся рукой положил трубку, поднялся на дрожащих ногах, беззвучно сказал сам себе: — 200 —
|