|
– Три, четыре!.. Тотчас поймал из воздуха атласную колоду карт, стасовал её и лентой пустил через сцену. Кот немедленно поймал колоду, в свою очередь стасовал её, соскочил с кресла, встал на задние лапы и обратно выпустил её к клетчатому. Атласная лента фыркнула, клетчатый раскрыл рот, как птенец, и всю её, карту за картой, заглотал. Даже аплодисмента не было, настолько кот поразил публику. – Класс! – воскликнули за кулисами. А Фагот указал пальцем в партер и сказал: – Колода эта таперча, уважаемые граждане, в седьмом ряду, место семнадцатое, в кармане. В партере зашевелились, и затем какой-то гражданин, пунцовый от смущения, извлёк из кармана колоду и застенчиво тыкал ею в воздух, не зная, куда её девать. – Пусть она останется у вас на память, гражданин Парчевский, – козлиным голосом прокричал Фагот, – вы не зря говорили вчера, что без покера жизнь в Москве несносна. Тот, фамилия которого действительно была Парчевский, вытаращил глаза и колоду положил на колени. – Стара штука! – раздался голос с галёрки, – они уговорились! – Вы полагаете? – отозвался Фагот, – в таком случае она у вас в кармане! На галёрке произошло движение, послышался радостный голос: – Червонцы! Головы поднялись кверху. Какой-то смятенный гражданин на галёрке обнаружил у себя в кармане пачку, перевязанную банковским способом, с надписью «Одна тысяча рублей». Соседи навалились на него, а он начал ковырять пачку пальцем, стараясь дознаться, настоящие это червонцы или какие-нибудь волшебные. – Истинный Бог, червонцы! – заорали на галёрке. – Сыграйте со мной в такую колоду! – весело попросил женский голос в ложе. – Авек плезир, медам, – отозвался клетчатый и крикнул: – Прошу глядеть в потолок! Головы поднялись, Фагот рявкнул: – Пли! В руке у него сверкнуло, бухнул выстрел, и тотчас из-под купола, ныряя между нитями подтянутых трапеций, начали падать в партер белые бумажки. Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывало и в оркестр, и в ложи, и на сцену. Через несколько секунд бумажки, дождь которых всё густел, достигли кресел, и немедленно зрители стали их ловить. Сперва веселье, а затем недоумение разлилось по всему театру. Сотни рук поднялись к лампам и на бумажках [увидели] самые праведные, самые несомненные водяные знаки. Запах также не оставлял ни малейших сомнений: это был единственный, лучший в мире и ни с чем не сравнимый запах только что отпечатанных денег. Слово «червонцы! червонцы!» загудело в театре, послышался смех, вскрики «ах, ах», зрители вскакивали, откидывали спинки, ползали в проходах. — 189 —
|