|
Или вон посмотрите – несет баба-работница ведро воды из-под горы, с речки; коромысло у нее скрипит, ей тяжело идти, тяжесть выпирает ей бок… Чувствуешь, что когда она доберется до бочки, в которую выльет это ведро, то тяжело вздохнет и еле выговорит: «ух, батюшки!» Не то Варвара: коромысло ее не гнетет. Это вы видите и чувствуете неотразимо; оно не режет ей плеча, а лежит просто так, как будто это принадлежность костюма, будто украшение для Варвары, без которого Варвара была бы некрасива… Она идет стройно, легко; стройно и легко одна рука ее лежит на коромысле, а другая упирается в край ведра, удерживая его в равновесии с другим ведром. Вода в ведрах не плещется, лежит смирно, слушается Варвары, точно знает, кто несет. Не так, как баба-работница, Варвара и выльет воду в кадку, не так она и коромысло с ведрами спустит с плеч – все не так, как у работницы. А главное – не устает! Не спешит и не торопится, а легка во всем и всегда опять-таки несокрушимо радушна. Сунет ей как-нибудь на ходу жена Демьяна Ильича двухгодовалого мальчишку – и тут Варвара немедленно найдется, «немедленно» скажет что-нибудь мальчишке или сделает что-нибудь такое, отчего он притихнет, хоть и ревел до сих пор благим матом. Мало того, как-то «сама собой» она отлично поймет состояние его души и потрафит ему словом или делом без всякого усилия. Сунула однажды ребенка жена Демьяна Ильича на руки какому-то солдату, тот взял его и, чтоб позабавить, запел басом: «Благочестивейшего…» Ребенок так и залился; захрипел, задохнулся, закатился… Варвара бросила палку, которой гнала свинью, подскочила, выхватила ребенка; заговорила что-то про зайчика, про птичку: «вот, – поймаем его, вон-вон поймаем», и сразу утешила парнишку. – Дурак ты этакой! – сказала она солдату (который, однако, только улыбнулся от этой брани), – загоготал, как жеребец… Ведь ребенок всю ночь не заснет от твоего ржанья… Теперь ночь, а на ночь ему надо веселое рассказывать… Дурак горластый! И опять солдату стало от брани только весело… Такой уж дух веселый был в Варваре. Или было еще такое дело. Был у нас бык, с которым сладу не было. Загнать его вечером в хлев – это было дело весьма серьезное. Пастух отказался идти на быка в одиночку, и поэтому в загоне быка обыкновенно принимала участие вся артель рабочих, которая к вечеру, к приходу с поля скотины, обыкновенно возвращалась домой. Каждый вечер посреди двора Демьяна Ильича шла чистая война. Со всех сторон в быка летели палки, куски бревен, камни, кирпичи и т. д. Но обыкновенно ничто это не действовало на быка; раскачивая задом и уставившись на врагов, он не трогался с места. Пробовали даже, стрелять ему в морду холостыми зарядами, ничего! Иной возьмет длинную жердь и со всего размаха ударит ею быка между рог или по спине, но опять-таки ничего. Точно газетой, свернутой в трубку, ударили это чудовище – стоит, злится, но ничего не чувствует. Эта несокрушимость к ударам обыкновенно ожесточала воевавших с быком людей. Необходимость «загнать» быка превращалась в настоящую вражду; начинали слышаться покрикивания, в которых звучала страшная злость, глубокое ожесточение. Иные, не вытерпев, выходили на единоборство, рискуя быть посаженными на рога. Словом, бык каждый вечер расстраивал на некоторое время всю артель, а иных ожесточал, и засыпали они не с добрым чувством на душе. Но в одну из таких битв подоспела откуда-то Варвара и как-то мимоходом, без оранья и крика, и без страха и злости, как-то так съездила быка сзади, что он, как сумасшедший, бросился бежать, сразу потеряв все свое грозное величие. Вышло это так как-то легко и просто, что вместо криков, палок и каменьев, словом, вместо ожесточения, злых звуков, все от мала и до велика покатились со смеху и весь вечер хохотали до упаду. Тут-то и открыли секрет, что его надо колотить сзади, а глупые мужичонки дрались с ним «рылом к рылу». Нечего сказать, нашли товарища! А сзади-то он не видит, что делается, может быть там чорт знает что происходит, и из льва рыкающего превращается в зайца… — 145 —
|