|
Мастеровой остановился, добродушно сказав: «Ну, не надо!», и снова стал рыться за голенищем, за пазухой, перекладывать что-то из шапки в рукав, из рукава в сапог. – То есть кабы знал бы… – дребезжал Павел Иваныч… – Ну что толку? Уж, кажется, ведь довольно… – Ну пойдем! – отрывисто сказала Надя, быстро поднялась с лавки и пошла. Вслед за ними торопливо побежал Павел Иваныч, а через несколько минут и Уткин, сообразивший, что «тут что-то есть», пошел тоже вон из сада, куда действительно начал стекаться разбитной народ. Музыка, оставленная капельмейстером-немцем на произвол солдата-помощника, играла русские песни, по глухой аллее уже кого-то тащили будочники. Кучка молодых людей, среди которых блистала на месяце кокарда, сверкали шляпы, накрененные набок, палки, положенные на плечо, громко разговаривая, смеясь, преследовала двух дам, с бронзовыми полумесяцами в больших шиньонах и с папиросками в руках. 2Уткин шел почти следом за Павлом Иванычем и его дамами. Молча прошли они пустынную площадь кремля, где у лавок бегали на веревках собаки; миновали собор, на высокий и светлый крест которого молился деревенский мужик. Месяц ярко освещал и площадь, и собор, и мужика. Уткин шел тихо, считал часы, которые с переливами били на колокольне, и молчал. И там молчали. Только Павел Иваныч, спотыкаясь о камни и стукая о них палкой, не сдерживал уже своего брюзжания. – Ведь этак торчать… Наконец ведь это… Надо же когда-нибудь домой? Не до бела же света? – Ведь домой идем! – говорила Софья Васильевна. – Ну что ж тут бормотать-то? – Да то и бормотать, что дурно. Бормотать!.. – Что ж тут дурного? – говорила Надя. – То дурное-с, что… нехорошо! Дурно, больше ничего! Дурное! Дурное, дурное, а-а… в чем дело? Наконец ошалеешь! В таких разговорах они, наконец, достигли переулка и ворот дома Павла Иваныча. – С нами, голубчик! – не пуская Надиной руки, умоляла Софья Васильевна. – Ночевать! Но какая-то жажда одиночества, овладевшая Надей, на этот раз решительно победила жалость к ней. Наде захотелось быть дома одной, не говорить ни с кем, никого не слышать. – Нет, милая, я домой! – сказала она, вытаскивая руку. Напрасно Софья Васильевна упрашивала ее остаться, – Надя попросила кухарку проводить ее домой и ушла. – Умру-у!.. – слышался Уткину, повернувшему за угол, голос Софьи Васильевны. – Пожалуйста! Завтра! Ра-ади бо-ога!.. – Ну что же? Идти – так идти! Не до свету же тут толкаться, – проговорил Павел Иваныч, оставшись с женой у ворот по уходе Нади. — 61 —
|