|
– Никак нет-с… Сеня в это время смотрит на маменьку, спрашивая глазами: можно ли еще? – Пей, чего ты? – произносит маменька… – Ну позвольте, полчашечки… Или: – Это ваша кошка? – Наша. Молчание. – У нас тоже есть, Машкой звать… – И нашу Машкой. И т. д. – Ну, что – полюбили вы друг друга? – спрашивают юную чету родители. – Полюбили… – Очень? – Очень-с… – Ну, так чего ж тут разговаривать-то?.. Волочить, действительно, не из чего; за несколько часов до свадьбы мать сыну что-то усиленно шепчет на ухо… – Ей-богу, я ни за что… Как это можно! – Да дурак! – шопотом произносит мать и еще убедительнее начинает работать губами над ухом сына. Сын как будто убеждался в справедливости резонов, приводимых матерью, и почти не возражал, – отчего начинавшая уже успокаиваться маменька была несказанно изумлена, услыхав по окончании монолога: «Ни за что на свете!..»… – Прокляну! – оставалось сказать ей… Сеня мгновенно притих, дело было слажено, и Сеня начал жить с женою. Через месяц мать спрашивала: – Ну что, теперь веселее жить-то? – Теперь, маннька, чудесно… – Привык? – Привык-с… – То-то, дуралей!.. Сенечка изображает беспредельно счастливую улыбку: глаза жмурятся, и хныканье слегка переходит в некоторое ржание. * * *Теперь маменька очень счастлива. Она начала ясно понимать, что жизнь ее идет совершенно так же, как и жизнь всякой достойной уважения женщины: с мужем жила она, – наживали, дом выстроили, не хуже других стали; вдовела, – горя многое множество перенесла, – но так как всё – бог, – то и тут сумела выкарабкаться: сына вырастила, воспитала, на службу определила и теперь женила. Мало ли? Чтобы, стало быть, закончить свою жизнь, вполне исполнив начертанную годами программу, нужно теперь внучат; нужно, чтобы она, Пискарева, была бабушка, чтобы она же нянчила внучат и чтобы, стало быть, все, что только в эту пору ни дышит около нее, все это была ее собственность – и без нее ни дышать, ни думать, ни шагу сделать – отнюдь не могло бы. Поэтому все мысли господ Пискаревых теперь были о детях. Но, к великому горю, – детей не было. Ждали год, ждали два, – нет. Общая скорбь одолела всех. Ждали еще год, – нету; советы и попытки помочь горю продолжались без конца; то советовали Сенечке в бане облить жену через плечо, то испить травы, настоенной на громовой стреле, то двенадцать зорь говорить, обернувшись спиной к солнцу, какие-то символические слова. Однако все это не помогало. — 318 —
|