|
Первая мера, которая была принята лемешовским начальством, состояла в следующем: от каждого крестьянского двора потребовалось в волость по девяти аршин холста; холст был представлен немедленно, и тотчас же на каждых трех десятинах устроились из этого холста палатки. Основываясь на том, что саранча имеет слишком чуткий слух, агрономы рассуждали, что если в этих полотняных палатках вырыть ямы и посадить в тех же палатках по мальчишке с дудочкой, на которой тот посвистывал бы хоть таким образом, как подманивают перепелов, – то саранча пойдет на эту музыку, придет в палатку, попадет в яму, – а здесь музыкант и должен был прихлопнуть ее особенного рода колотушкой. Палатки устроены, музыканты расселись в целом уезде, на каждой десятине; зудят их дудки, а во ржи шумят кузнечики, и их чириканье заглушает поход полчищ саранчи, которая кишмя-кишит здесь, точит ржаные колосья в корне и не думает идти в западню. – Ну что, убил? – спрашивали на селе возвратившегося вечером с поля музыканта. – Убил. – Много? – С полдесятка, поди, ухлопал… – Что ж мало? – Поди-кось ты боле наволоки в яму-то! Ну-кось ты сам в яму-то… охотою… А… небось, нос-то заворотил бы. Так и она… – Это точно. – То-то и есть! А то – мало! Что ты ее за волосы, что ль, в яму-то тащить станешь? – У нее, поди, волос-то нет? – Какие у нее волоса, когда она, можно оказать, самая подлость – животное, а то – яма! мало! на дудочке! Я ноне со скуки весь день этак-то ли важно песни играл – страсть!.. Через несколько времени другой вернувшийся музыкант тоже говорил: – Я уж и казачка принимался играть – ничего, хоть ты тресни, – ни одна не пошла. – Нет, милые, – говорил третий, – это дело совсем пустяк. Тут хоть сам целый день пляши – ни идола не сделаешь. – Это верно! Вскоре и агрономы пришли к тому убеждению, что эта затея в самом деле пустяк; через несколько времени были сняты и палатки. Бабы пришли в расправу за холстом. – Старушки, – сказал писарь: – а бог в вас есть? – Как же богу в христианской душе не быть – его дыхание. – Так! Стало быть – какого же тут холста? – Обноковенно… нашего… Поди, чай, на небо холстину-то не возьмут… – Это верно! А я-то про что же говорю?.. – А господь тебя разберет, про что. Ты по-ученому, а нам холстина обноковенно хозяйское добро. – Опять же это вы верно говорите, – но где же я возьму холстину, которая теперича, может быть, за тридевять земель? Теперь, может, холстинку-ту вашу на войну отвезли: раны да язвы солдатские вязать… а? — 301 —
|