|
Литвинов глядел на нее с безмолвным изумлением. Выражение ее лица, угасших глаз – поразило его. Ирина улыбнулась насильственно и поправила развившиеся волосы. – Это ничего… я, право, не знаю… я, кажется, заснула тут. – Извините меня, Ирина Павловна, – начал Литвинов, – я вошел без доклада… Я хотел исполнить то, что вам было угодно от меня потребовать. Так как я сегодня уезжаю… – Сегодня? Но вы, кажется, сказали мне, что вы хотели сперва написать письмо… – Я послал телеграмму. – А! вы нашли нужным поспешить. И когда вы уезжаете? В котором часу то есть? – В семь часов вечера. – А! в семь часов! И вы пришли проститься? – Да, Ирина Павловна, проститься. Ирина помолчала. – Я должна благодарить вас, Григорий Михайлыч; вам, вероятно, нелегко было сюда прийти. – Да, Ирина Павловна, очень нелегко. – Жить вообще нелегко, Григорий Михайлыч; как вы полагаете? – Как кому, Ирина Павловна. Ирина опять помолчала, словно задумалась. – Вы мне доказали вашу дружбу тем, что пришли, – промолвила она наконец. – Благодарю вас. И вообще я одобряю ваше намерение как можно поскорее всё покончить… потому что всякое замедление… потому что… потому что я, та самая я, которую вы упрекали в кокетстве, называли комедианткой – так, кажется, вы меня называли?.. Ирина быстро встала и, пересев на другое кресло, приникла и прижалась лицом и руками к краю стола… – Потому что я люблю вас… – прошептала она сквозь стиснутые пальцы. Литвинов пошатнулся, словно кто его в грудь ударил. Ирина тоскливо повернула голову прочь от него, как бы желая в свою очередь спрятать от него свое лицо, и положила ее на стол. – Да, я вас люблю… я люблю вас… и вы это знаете. – Я? я это знаю? – проговорил наконец Литвинов. – Я? – Ну, а теперь вы видите, – продолжала Ирина, – что вам точно надо уехать, что медлить нельзя… и вам и мне нельзя медлить. Это опасно, это страшно… Прощайте! – прибавила она, порывисто вставая с кресла, – прощайте. Она сделала несколько шагов в направлении двери кабинета и, занеся руку за спину, торопливо повела ею по воздуху, как бы желая встретить и пожать руку Литвинова; но он стоял, как вкопанный, далеко… Она еще раз проговорила: «Прощайте, забудьте» – и, не оглядываясь, бросилась вон. Литвинов остался один и всё еще не мог прийти в себя. Он опомнился наконец, проворно подошел к двери кабинета, произнес имя Ирины раз, два, три раза… Он уже ухватился за замок… С крыльца гостиницы послышался звонкий голос Ратмирова. — 229 —
|