|
– Что с вами? – воскликнула она. – Вы бледны как мертвец, вы больны. Что с вами? Литвинов смутился. – Со мною, Ирина Павловна? – Вы получили дурное известие? Несчастье случилось, скажите, скажите… Литвинов в свою очередь посмотрел на Ирину. – Никакого дурного известия я не получал, – промолвил он не без усилия, – а несчастье действительно случилось, большое несчастье… и оно-то привело меня к вам. – Несчастье? Какое? – А такое… что… Литвинов хотел продолжать… и не мог. Только руки он стиснул так, что пальцы хрустнули. Ирина наклонилась вперед и словно окаменела. – Ах! я люблю вас! – вырвалось наконец глухим стоном из груди Литвинова, и он отвернулся, как бы желая спрятать свое лицо. – Как, Григорий Михайлыч, вы… – Ирина тоже не могла докончить речь и, прислонившись к спинке кресла, поднесла к глазам обе руки. – Вы… меня любите? – Да… да… да, – повторил он с ожесточением, всё более и более отворачивая свое лицо. Всё смолкло в комнате; залетевшая бабочка трепетала крыльями и билась между занавесом и окном. Первый заговорил Литвинов. – Вот, Ирина Павловна, – начал он, – вот то несчастье, которое меня… поразило, которое я должен бы был предвидеть и избежать, если б, как и тогда, как в то московское время, я не попал тотчас в водоворот. Видно, судьбе угодно было опять заставить меня, и опять через вас, испытать все те муки, которые, казалось, не должны были уже повториться более… Недаром я противился… старался противиться; да, знать, чему быть, того не миновать. А говорю я вам всё это для того, чтобы кончить поскорее эту… эту трагикомедию, – прибавил он с новым порывом ожесточения и стыда. Литвинов опять умолк; бабочка по-прежнему билась и трепетала. Ирина не отнимала рук от лица. – И вы не обманываетесь? – послышался ее шёпот из-под этих белых, словно бескровных рук. – Я не обманываюсь, – отвечал Литвинов беззвучным голосом. – Я вас люблю так, как никогда и никого не любил, кроме вас. Я не стану упрекать вас: это было бы слишком нелепо; не стану повторять вам, что, быть может, ничего бы этого не случилось, если бы вы сами иначе поступили со мною… Конечно, я один виноват, моя самонадеянность меня погубила; я поделом наказан, и вы этого никак ожидать не могли. Конечно, вы не сообразили, что было бы гораздо безопаснее для меня, если бы вы не так живо чувствовали свою вину… свою мнимую вину передо мною и не желали б ее загладить… Но ведь сделанного не переделаешь. Я только хотел уяснить вам мое положение: оно уж и так довольно тяжело… По крайней мере не будет, как вы говорите, недоразумений, а откровенность моего признания, я надеюсь, уменьшит то чувство оскорбления, которое вы не можете не ощутить. — 226 —
|