|
Литвинов говорил, не поднимая глаз; да если б он и взглянул на Ирину, он бы все-таки не мог увидеть, что происходило у ней на лице, так как она по-прежнему не отнимала рук. А между тем то, что происходило на этом лице, вероятно бы его изумило: и страх, и радость выражало оно, и какое-то блаженное изнеможение, и тревогу; глаза едва мерцали из-под нависших век, и протяжное, прерывистое дыхание холодило раскрытые, словно жаждавшие губы… Литвинов помолчал, подождал отзыва, звука… Ничего! – Мне остается одно, – начал он снова, – удалиться; я пришел проститься с вами. Ирина медленно опустила руки на колени. – Но мне помнится, Григорий Михайлыч, – начала она, – та… та особа, о которой вы мне говорили, она должна сюда приехать? Вы ее ожидаете? – Да; но я ей напишу… она остановится где-нибудь на дороге… в Гейдельберге, например. – А! в Гейдельберге… Да… Там хорошо… Но всё это должно расстроить ваши планы. Уверены ли вы, Григорий Михайлыч, что вы не преувеличиваете, et que ce n’est pas une fausse alarme?[177] Ирина говорила тихо, почти холодно, с небольшими расстановками и глядя в сторону, в окно. Литвинов не ответил на ее последний вопрос. – Только зачем вы упомянули об оскорблении? – продолжала она. – Я не оскорблена… о нет! И если кто-нибудь из нас виноват, так во всяком случае не вы; не вы одни… Вспомните наши последние разговоры, и вы убедитесь, что виноваты не вы. – Я никогда не сомневался в вашем великодушии, – произнес сквозь зубы Литвинов, – но я желал бы знать: одобряете ли вы мое намерение? – Уехать? – Да. Ирина продолжала глядеть в сторону. – В первую минуту ваше намерение мне показалось преждевременным… Но теперь я обдумала то, что вы сказали… и если вы точно не ошибаетесь, то я полагаю, что вам следует удалиться. Этак будет лучше… лучше для нас обоих. Голос Ирины становился всё тише и тише, и самая речь замедлялась всё более и более. – Генерал Ратмиров действительно мог бы заметить, – начал было Литвинов… Глаза Ирины опустились снова, и что-то странное мелькнуло около ее губ – мелькнуло и замерло. – Нет. Вы меня не поняли, – перебила она его. – Я не думала о моем муже. С какой стати? Ему и замечать было бы нечего. Но я повторяю: разлука необходима для нас обоих. Литвинов поднял шляпу, упавшую на пол. «Всё кончено, – подумал он, – надо уйти». – Итак, мне остается проститься с вами, Ирина Павловна, – промолвил он громко, и жутко ему стало вдруг, точно он сам собирался произнести приговор над собою. – Мне остается только надеяться, что вы не станете поминать меня лихом… и что если мы когда-нибудь… — 227 —
|